Знаете, со мной это произошло недавно. Хотя, все зависит от того, что понимать под этим словом — недавно. Недавно относительно чего? Относительно последнего завтрака, который вы съели в тишине утреннего дома, относительно изобретения высокоскоростной соковыжималки (глупо выжимать сок на низких скоростях) или того момента, когда первобытный человек взял в руки дубину и сказал себе: йоу, да с этой штукой я размозжу Стиву голову в два раза быстрее (Стив — это сосед первобытного человека, тоже первобытный, и оттого со скверным характером, третья пещера слева, звонить дважды).
Недавно. Мне кажется, что целую вечность назад, а вечность — это долго, очень долго. Мне было тогда 17 лет.
К 17 годам мой мир, моя личная вселенная, были готовы и сданы под ключ. Я понимаю, что это звучит самонадеянно, но именно так оно и было. Может быть, это был не идеальный мир. Может быть, что-то в нем могло быть лучше (обои могли бы быть поновее, полы с подогревом и мебель подороже), но это был мой мир, и мне он нравился. В нем я проводил основную часть своего времени.
В этом мире у меня было тело (до определенного времени я заполнял его преимущественно здоровой пищей без синтетических красителей, некрепким алкоголем по выходным и негустыми белковыми коктейлями — см. выше пп. слалом и футбол) и разум. С разумом дело обстояло сложнее, у него была неприятная привычка время от времени придавать каждой моей оригинальной и блестящей мысли четкий привкус клише, тем самым превращая ее в банальность. Тогда мне начинало казаться, что все это кто-то уже говорил (может быть, даже я сам), и неоднократно, и что моя прекрасная и уникальная вселенная как две капли воды похожа на кухню из весеннего каталога Икея, вплоть до пластиковых салфеток и керамических ручек на шкафчиках (стр. 148, серия Хиттарп, ПВХ, протирать сухой тряпочкой, акриловое покрытие, защитная пленка). А если Икея есть у вас, значит, Икея есть у всех — понимаете, что я имею в виду?
Вы не подумайте, я не жалуюсь (немного). Моя вселенная мне нравилась: мне нравились скрипучие полы и слегка покосившиеся оконные рамы, мне нравилось, как трепыхались на сквозняке футбольные вымпелы и покачивались подвешенные к полкам наградные медали на ленточках с триколором норвежского флага, мне нравились отмеченные в календаре пятничные вечеринки с друзьями, где наряду с пивом предлагали драм, мутный и теплый, невообразимо отвратительный на вкус, но ударявший в голову моментально и гарантированно, мне нравились субботние пробежки в парке, когда тело, еще неожившее, отходящее от пятничного алкогольного загона, разогревается постепенно, толкая кровь сначала густыми тяжелыми волнами, а потом все быстрее, все легче, когда мышцы пружинят и кажется, что ты уже не касаешься земли, уже летишь над нею, уже переходишь в иную плоскость. Мне нравились традиционные воскресные обеды дома, что ни говори, у меня отличная семья (мы не лезем друг другу в душу, но знаем, что всегда можем рассчитывать на поддержку, если понадобится). Не могу сказать, что мне нравилась школа, скорее я воспринимал ее как неизбежное зло (с которым проще смириться и перетерпеть, чем лезть напролом — бунтарем я никогда не был).
В моей вселенной все было в порядке. Все красиво, удобно и как надо. Все системы работали нормально, без сбоев. Между тем, по совершенно непонятной причине, мне было одиноко. Вокруг меня постоянно кто-то был — друзья, знакомые, просто разные люди, но мне все чаще и чаще казалось, что я нахожусь на необитаемом острове (запасы еды истощены, бочонок с пресной водой почти пуст, а мои слабые дымовые сигналы не видны с проходящих мимо круизных лайнеров, где люди в вечерних костюмах пьют коктейли, угощаются свежими устрицами и вообще шикарно проводят время).
Вы не подумайте, что я вот так просто опускал руки, не тут-то было, я не привык опускать руки. «Никогда не опускай руки, — говорил мне отец, отхлебывая кофе и попутно перелистывая воскресный номер Dagbladet, — Борись». И я боролся. Я боролся за свою чудесную уникальность (это подразумевает хоть какой-то смысл существования, вы не находите?), наполнял свой мир предметами и людьми под завязку (пока от них не начинало мутить — от людей, не от предметов), начинал и бросал играть в сквош, интересоваться фотографией, ходить в походы по пересеченной местности и даже не помню, что еще. Я боролся так, что иногда вечерами, закрыв дверь своей комнаты, падал на кровать и думал, что больше не могу. Убейте меня, но я не могу. Не могу бороться один, моя вселенная слишком велика, просто охуительно необъятна, и я не могу справляться с ней в одиночку (простите, что я употребляю такие слова, у нас дома есть специальная копилка для проштрафившихся, я положу туда 50 крон, обещаю вам).
Конечно, я понимаю. Представляю, что вы думаете. Все чувствуют себя немного одинокими в 17 лет, всем кажется, что окружающие просто не дозрели еще до твоей неебической сложности (100 крон) и комплексности твоих проблем (вот я умру, и вы поплачете). Я все это знал еще тогда, понимал прекрасно. Только вот это понимание чужого горя, ну что оно нам, по сути — у нас свое, острое, невыносимое, в нем можно упоительно купаться вечерами, жалеть себя до потери пульса и вообще чувствовать свою исключительность (в перерывах между душными приступами отчаяния и вот этого вот «никто меня не любит, я никому не нужен и всегда буду один»).
Чтобы увеличить временные промежутки между приступами жалости к самому себе и вообще как-то проще смотреть на жизнь, я выкуривал косячок.
Это только пива вам не видать, если вы несовершеннолетний (а мне было 17, я напомню). В глазах общественности я был достаточно зрелым, чтобы заниматься оральным сексом в наручниках, с анальной пробкой и резиновой маской на лице (ну или что вас больше заводит, все же возраст согласия в Норвегии 16 лет, так что к 17 годам у вас, как правило, уже есть какой-никакой опыт), но все же еще слишком юн и неопытен, чтобы покупать пиво в супермаркете. И если с пивом чаще всего прокатывало (у друзей всегда есть друзья друзей, которые сидят на кассе и собираются на ту же вечеринку), то о градусах повыше не было смысла и думать, поскольку пытаться купить алкоголь в специализированных магазинах Vinmonopolet без предъявления удостоверения личности - все равно, что при свете дня грабить казино: деньги окажутся в вашей руке на мучительно-сладкую минуту триумфа, но у порога вас непременно пристрелят.
А вот травку вы найдете всегда, конечно, если знаете, где искать. На Torgata, например, ее продают крепкие парни с услужливыми лицами (мы в Норвегии ценим вежливость и хороший сервис), они не восседают день-деньской на лошадях высокой морали и не взирают на вас оттуда с предубеждением, а наоборот, с терпимостью относятся к вашим недостаткам и понимают, что если человек хочет приятно провести время, или произвести хорошее впечатление на вечеринке, или расслабиться после тяжелой трудовой недели, или ему просто одиноко, особенно вечерами, и никакие вечеринки не спасают положения — они не станут морализировать (и благослови их за это господь, аминь и аллаху акбар). Чудесные люди работают в темных подворотнях и закутках Осло, чуткие, душевные и отзывчивые — вот что нужно писать в туристических буклетах, если вы спросите меня.