- Ну, что же,- засмеялся он, - тогда мы тоже готовы, да?..
Я снова кивнул, набрал воздуха и тут же длинно выдохнул, стараясь расслабиться. Затем поднял голову и улыбнулся тоже, как мог дружелюбно: в конце концов, мы поцелуемся рано или поздно, и нет необходимости делать этот момент еще более неловким, затягивая паузу.
Затем я слегка наклонил голову вправо, выставляя скулу и показывая с правильного ракурса лицо, чтобы это выигрышно смотрелось в кадре, а после этого - отступать было больше некуда - после этого потянулся к его губам, намереваясь просто быстрее покончить с этим и отчаянно надеясь, что мне хватит воздуха. Ну и что сердце не выскочит из груди прямо там, посреди зала для прослушиваний, и не запрыгает, рефлекторно сокращаясь и оставляя на полу кровавые разводы. Это было бы слишком мелодраматично и совершенно лишнее, даже в том состоянии я понимал это прекрасно.
Я уже почти накрыл его губы своими, просчитав угол, наклон и допустимое давление, как вдруг он совершенно неожиданно отстранился и подал голову назад. Буквально на какие-то миллиметры, но это было настолько ощутимо и так странно, что я оторвался взглядом от его губ, на которых старался сконцентрироваться все эти немыслимо тягучие мгновения, и удивленно посмотрел в глаза.
И тут он улыбнулся мне!.. Улыбнулся - мне! И… черт возьми, как много я отдал бы за эту улыбку!..
Много… очень много. Чтобы вот он так мне улыбался. Только он - и только мне. Чтобы вот так бежали ниточки морщинок вокруг глаз, чтобы его глаза именно так смотрели на меня, чтобы уголки его губ так изгибались и подрагивали от предвкушения поцелуя со мной. Чтобы его дыхание обогревало мне сердце.
По-прежнему не двигаясь, я смотрел на него, словно завороженный, еле дыша, и когда мне стало казаться, что я, вероятно, умер, прямо там, в этом репетиционном зале, такой нелепой и сладкой смертью, всего ничего не дожив до совершеннолетия, он, не опуская взгляда, медленно поднял руки и какими-то кошачьими движениями нежно погладил мое лицо. Невесомо провел большими пальцами по скулам, скользнул к затылку, зарылся в волосы, притягивая к себе ближе, и осторожно приподнял мне голову.
Наконец он подался вперед и был уже в миллиметре от меня, но внезапно остановился снова. Уже на самом краю сознания, я вдруг услышал низкий звук, похожий на тихий, предвкушающий стон, в ту же секунду он разомкнул мои губы, слегка надавив на подбородок, и я почувствовал его язык, входящий в мой рот, исследующий его, ласкающий; и все его тело, прижатое ко мне, его ладонь на моем затылке, удерживающая меня мягко, но прочно; его руки, кружащие по моей спине, оглаживающие и сжимающие в кольцо - его руки, из которых… О, это было понятно сразу!.. Руки, из которых невозможно было вырваться по собственной воле, и оставалось только сдать все форты и подступы, сложить весла и плыть… Плыть с закрытыми глазами, плыть - пока он не насытится и не отпустит меня сам.
- Спасибо, достаточно, все хорошо, - услышал я голос откуда-то издалека, и в то же мгновение все закончилось.
Он отстранился от меня, быстро провел тыльной стороной ладони по губам, заговорщицки тряхнул головой и легко засмеялся. В ушах гудело, как под водой, перед глазами плясали черные точки, я почти ничего не видел, только судорожно сглатывал и старался выровнять дыхание, поэтому не нашел ничего лучше, чем поднять руку вверх и сделать вид, что заслоняю глаза от света софитов.
- Тарьяй, спускайся, давай еще раз пройдем по первому эпизоду… И нам все же надо что-то делать с твоим гардеробом, что-то уже решить наконец.
Юлие отдавала привычные указания, рабочий процесс продолжался.
- Хенрик, спасибо, контакты у нас есть, мы определимся, и я дам тебе знать. Договорились?
- Конечно, - сказал он и, по-прежнему улыбаясь, протянул мне руку. - Увидимся.
***
Вот так мы и стали коллегами, партнерами по съемкам.
Вы когда-нибудь работали вместе с человеком, вблизи которого у вас заходится сердце и перехватывает дыхание?
А так, чтобы на камеру?
Комментарий к 2.
* Сестра наследного принца Хокона, принцесса Марта-Луисе, управляет “Школой ангелов”, где, помимо прочего, учат общаться с ангелами.
* Риббе и пиннещотт - традиционные норвежские рождественские блюда
* Норвежский Санта Клаус
* Марка элитных часов, примерная стоимость 800 тысяч евро.
* “Сопротивление бесполезно” - фраза из культового романа Д. Адамса “Автостопом по Галактике”
========== 3. ==========
Такая работа у меня была.
Целовать Хенрика Холма. Скользить руками по его спине, дотрагиваться до шеи, заправляя за ухо эту упрямую, закрученную полукольцом прядку, попутно гладя кожу подушечкой большого пальца. Наклоняться ближе самому или позволять наклонять себя. Обнимать. Прижиматься. Открывать рот и впускать его язык.
Такая работа: все ради искусства.
Не могу отрицать: я прекрасно понимал, на что подписывался. Сознавал, так сказать, риски.
И - да, я мог бы быть осторожнее. Мог бы быть умнее. Мог бы, хотя бы на мгновение, остановиться и подумать - не прыгать бездумно в эту чертову бездну, прямо за белым кроликом, чтобы не лететь потом по бесконечному тоннелю и не приземляться в итоге задницей на жалкую кучу осенних листьев.
Понимать, что все это - просто игра. Или работа - называйте, как хотите. Ничего личного.
Ничего особенного. Улыбка - как улыбка. Такая же моя, как и всех остальных.
Как и всех остальных…
А я… Он сжимал меня в руках, а я каждый раз летел и думал: вдруг это случится сегодня?.. Вдруг сегодня - тот самый день? Когда он увидит меня? Вдруг что-то щелкнет в нем, вдруг зашевелится - что-то новое, странное, чего он не испытывал раньше? Он отстранится тогда, чуть нахмурится - еще непонимающе, не ведая, что этот момент значит в его жизни - посмотрит глубоким, серьезным взглядом… и увидит. Впервые.
Вдруг?..
Но нет. Нет, это всегда была честная куча чертовых осенних листьев и, скажу я вам, пружинила она так себе. В какой-то момент я уже дошел до того состояния, когда готов был согласиться хотя бы на сострадание. Или, чтобы называть вещи своими именами, на жалость.
Быть подобранным им - хотя бы из жалости. Чтобы при взгляде на меня его сердце дрогнуло (ну не железное же оно?!), и он подумал: “Ах, какой одинокий и несчастный человек!.. Вы только посмотрите. А я в этом месяце еще никому не подал, непорядок…”
Мы должны были показать чувства. И страсть. Страсть и чувства. Этого требовал сценарий и в нетерпении потирающая руки публика. Чувства и страсть.
Но - только показать.
Кто же западает на коллегу по съемкам, я вас умоляю!.. Придумаете тоже!..
Никто так не делает. Никто! И не надо на меня так смотреть.
Поэтому мы тренировались. Эту самую страсть показывать.
На камеру, перед всей съемочной группой, оценивающей эстетику момента до десятых долей, покадрово разбирающей последовательность сцены, как и куда класть руки, с каким нажимом водить языком, стоит ли притереться бедрами слегка - разумеется, в пределах рейтинга (к слову, стояк по рейтингу не положен, так что извольте держать себя в руках, не тормозить же из-за этого весь съемочный процесс, профессионал вы или кто); где лучше ставить свет, чтобы тень от ресниц красиво падала на кожу. В этом аду у меня был персональный котел, и я медленно горел в нем каждый раз, но горел эстетично и высокохудожественно, так что тень от моих ресниц смотрелась на мониторе идеальной ровной паутиной - за этим было кому проследить.
- Спасибо, оставим так, все отлично. Хенрик, не заслоняй ему лицо ладонями, просто продвинь пальцы чуть дальше, к волосам.
- Вот так? - спрашивал он, снова поднимал руки и, не глядя, дотрагивался до моих скул. - Или вот так лучше? Может, вторую руку на спину?
Лично мне было все равно - как.
Куда наклонить голову, положить ли левую руку ему на бедро или поглаживать спину, оставить ли правую свободно висеть или схватить его волосы в кулак - сама комбинация и углы наклона не имели никакого значения. Главное было - дотрагиваться до него: хоть где, хоть как, просто дотрагиваться и надеяться, что хотя бы одна его клетка, хоть один несчастный атом так же дрожит и вибрирует под моими пальцами, как я весь - под его.