Но - эй!.. Вот и знакомая куча листьев. Херась!
- Как тебе удобно? Вот так, - он слегка тянул за волосы, и я тут же послушно отклонял голову влево, - или лучше немного назад?
- Наверное, лучше в сторону, - я мысленно потирал привычные синяки на заднице. - Так камера захватывает больший угол.
- Да, ты прав. Так действительно будет лучше.
И он смотрел на меня. И кивал, соглашаясь с моим мнением. И улыбался. И говорил что-то. И смеялся моим несмешным шуткам - точно так же…
Совершенно точно так же, как и шуткам любого другого человека из всех тех миллиардов, что живут сейчас, дышат, ходят на работу, ковыряют в носу, пока никто не видит, смотрят телевизор по вечерам и поют в душе в импровизированный микрофон из зубной щетки. Так же ровно и так же нейтрально-доброжелательно. Точно так же.
Это убивало.
В один из дней мы снимали ту сцену, когда Исак и Эвен ели дерьмовые тосты, трепались за жизнь и курили косяк на подоконнике. Ту самую сцену, где каждому зрителю - совершенно каждому: чувствительному и восприимчивому к полутонам или стоящему на одной ступени эмоционального развития с садовой лопатой, - становилось понятно: между этими двумя точно что-то будет, что-то красивое и трагическое, что-то выдающееся и потрясающее, не зря все же NRK существует на деньги налогоплательщиков.
Так вот, сцена на подоконнике.
Знаете… Он был красив всегда, в любой обстановке и в любой одежде, с растрепанными волосами или только-только вставший из кресла гримера - всегда. Но в тот день… В тот день он вышел к камере, сел лицом к свету - и я просто потерял дар речи.
Я уже говорил вам, у него были синие глаза.
Не голубые, а отчетливо-синие - вот тот оттенок глубокой воды, куда солнечный свет попадает лишь рассеянными, искрящимися лучами, где переливаются серебристыми боками огромные киты, и где на многие мили вокруг не слышно ни единого звука.
Сейчас, под направленным светом софита, в его глазах вдруг зажглись бесчисленные огоньки - их появление оказалось настолько завораживающим, что я, позабыв про все меры предосторожности, про то, что вокруг нас существуют, передвигаются, разговаривают и работают люди, позабыв вообще все, просто сидел и наблюдал за ними, не в силах отвести взгляда, не в состоянии осознать, как выгляжу со стороны.
Мгновение - и синеву разбавили бирюзово-розовые блики: все их оттенки, от ярких и сочных до нежных, пастельных, едва различимых. Каждый раз, как он менял позу или устраивался удобнее, наклонял или поворачивал голову, эти блики смещались, наслаивались друг на друга, сходились и разбегались снова, кружили, складывались в узоры, в какие-то замысловатые картинки, а потом разбивались в искрящуюся пыль, только чтобы через секунду снова притянуться друг к другу, вспыхнуть и засиять заново.
У него были калейдоскопические глаза. Удивительные калейдоскопические глаза, и в них вы терялись бесповоротно.
Исаку было нетрудно говорить, нетрудно воспроизводить созданный для него текст - в конце концов, все было уже решено за него, его счастье было решено за него, и ему не нужно было прикладывать для этого никаких особенных усилий - достаточно было просто следовать плану. Говорить правильные слова, правильно наклонять голову, в правильных паузах правильно посматривать искоса, правильно улыбаться. И он все это делал, этот правильный Исак.
Я, Тарьяй, в это время сидел, едва дыша и не моргая, застыв в тягучем пространстве, вмерзнув в этот чертов подоконник, и только и мог, что смотреть на Хенрика Холма сквозь поднимающийся от его сигареты белый дым.
Хенрик Холм выглядел как хреново божество. Только оклада не хватало.
Я плохо помню, как мы снимали - вероятно, я говорил что-то, принимал позы по сценарию, облокачивался на стену и откидывал голову так, как хотели световики… кажется, даже смеялся. Не помню, я был тогда очень далеко.
Мы почти закончили сцену, когда Юлие решила, что светоотражающий экран сбоку лучше переставить, и пока монтажники возились с оборудованием, нам дали перерыв, вручив по бумажному стаканчику с кофе.
- Только, я вас умоляю, давайте осторожно, не заляпайте одежду, - она поочередно нас оглядела. - У нас нет времени на то, чтобы переснимать заново.
- Мы постараемся, - пообещал Хенрик за нас обоих, заговорщицки мне подмигивая.
“Вот только этого не надо, - подумал я. - Не надо делать меня сообщником, не надо создавать между нами какую-то особую связь просто из-за…кофе”.
А вслух сказал:
- Да, конечно.
Бросив на нас недоверчивый взгляд, как на двух недоумков, которым и ложку-то доверить - большой риск, не говоря уж о чем-то большем, она все же отошла.
И мы остались одни.
Он приподнял брови, легко вздохнул и, по-прежнему улыбаясь, показал глазами что-то вроде: “Ну, вот… Подождем…” На это я не нашел, что ответить - не придумал никакой равной по интеллектуальному накалу реплики, поэтому сделал то, что смог: улыбнулся в ответ, нейтрально-доброжелательно, как улыбается случайный попутчик в поезде, ненароком поймавший чужой взгляд, а потом уткнулся в свой стаканчик.
Некоторое время мы молчали, каждый делая мелкие, осторожные глотки. Сигарету у него, разумеется, отобрали сразу, и вместе с ней, казалось, исчезла какая-то магия этого момента, какая-то недосказанность и одновременно глубина. Я мимолетно подумал, не начать ли мне курить: как знать, быть может, это сделало бы меня более интересным хотя бы в глазах окружающих, раз уж в его глазах никакого особого интереса я не представлял.
- Слушай, - внезапно нарушил тишину он, - а ты сам-то веришь в эту историю?
Я посмотрел на него.
- В нашу?
- Нет, в эту, - он кивнул в сторону съемочной бригады, - которую мы играем.
- Хм, ну… наверное, - ответил я. - Это хорошая история, разве нет?.. В том смысле, что любовь побеждает и все такое…
Он прищурился, чуть покачал головой, словно раздумывая, а потом вздохнул.
- У тебя случайно нет никотиновой жвачки?
- Нет… Кажется, есть обычная, надо?..
- Обычная не поможет, - он помотал головой и улыбнулся, - но спасибо. Черт, как-то я стал больше курить… Надо бы завязывать. А снюса* нет?..
Я непроизвольно рассмеялся.
- Юлие тебе голову оторвет, если увидит, как ты закладываешь за губу.
- О, это да, - он фыркнул. - Но блин, все равно надо что-то делать… Так никаких гонораров не напасешься**.
И мы снова замолчали. Напоследок он скользнул взглядом по моему лицу, потом посмотрел на стаканчик, потом вверх, на потолок, потом в окно. Ему было очевидно скучно.
- А ты?
Мой голос прозвучал неожиданно для меня самого: вообще-то я не собирался продолжать светскую беседу, а планировал сидеть тихо и исподволь его разглядывать, надеясь вновь увидеть те магические бирюзовые блики.
- Что я?
- Ты веришь в эту историю?
Он чуть свел брови, немного подумал, словно бы решая, стоит ли посвящать меня в свои размышления, а потом ответил:
- Скажем, до определенного момента.
- До какого? - предсказуемо поинтересовался я.
Он сделал глоток и продолжил:
- Ну, до той страницы в сценарии, где написано “час за часом, минута за минутой”. До нее все достаточно правдоподобно, ты так не считаешь?..
- Да… То есть нет. То есть… - я посмотрел на него с недоумением. - Что ты имеешь в виду? Что из этой истории… Что у них не получится? Что Исак не справится? Не выдержит?
- Не в этом дело… Вполне возможно, Исак выдержит. Наверное. Может быть, - он пожал плечами. - Но, мне кажется, Эвену все же следовало бы уйти.
- Но почему?!
- Потому что Исаку всего семнадцать, - скользнув взглядом по суетящимся рядом рабочим, пояснил он. - У него вся жизнь впереди. Несправедливо и довольно эгоистично взваливать на него эту ношу прямо так, сразу. Биполярное расстройство - это ведь не грипп в ноябре, правда?.. Покашлял, чаю попил - и здоров. Это тяжелые медикаменты, это лечение, помощь психолога… постоянный контроль.