— И ты, и я слишком долго возимся в дерьме, Иван, чтобы верить хоть кому-то. Сам знаешь — жизнь преподносит такие сюрпризы… Давай просто возьмем твою невиновность за основную версию расследования.
— Спасибо и на том!
— Итак?
— Итак, то, что Александра Павловна была в моей комнате до Наташи — для меня новость. Наверно она пришла будить меня, но постеснялась и попросила Наташу, которой, собственно, это и удалось. Понимаешь, я спал, когда и если графиня заходила в мою комнату!
— Это может подтвердить только она, но никто не станет прислушиваться к словам женщины, с которой до сих пор не снято подозрение в убийстве… Которое, кстати, расследуешь ты! И это утверждение верно и для других фактов, о которых может свидетельствовать только она.
— Хорошо. Я учту это, — Чемесов устало потер лоб. — Как я понимаю, основным доказательством моей вины является найденная возле тела запонка. Я прав?
— Да. Все остальное — лишь косвенные улики, однако вполне работающие на главную.
— Когда я проснулся, на тумбочке возле кровати лежала только одна запонка, Олег. Это я помню совершенно точно, потому что взял с собой только эту пару и весь следующий вечер мучился — незастегнутый рукав рубашки постоянно вылезал и висел, как свиное ухо. До этого, как ты знаешь, я мерз в речке, грелся в деревенской бане, пил… Дальше не помню. Где я мог потерять ее — не знаю, но точно не возле тела Наташи! Вот все, что касается запонок.
— К сожалению, это только твои слова, Иван.
— Но ты мог бы проверить. Возможно, кто-нибудь обратил внимание… — тоскливо проговорил Чемесов.
— Конечно, проверю. Сегодня вечером я сам выезжаю на место.
— И прошу тебя, помни о том человеке… Я не врал, когда рассказывал о том, что услышал у себя под окнами. Поговори с людьми в деревне. Там народ внимательный, чужак в селе приметен…
— Я особо не рассчитывал бы на это, Иван. Вряд ли кто-нибудь из них станет откровенничать. Мужики всегда предпочитают держаться в стороне. Особенно, когда дело касается наших, «барских» дел.
— Но ведь убили-то их, деревенскую девушку.
— Посмотрим.
Дверь приоткрылась, и в нее заглянул Родионов.
— Тебе пора, Олег. Он еще слабоват для таких разговоров.
— Уже ухожу. Лечись, Иван. Как вернусь из поездки — побеседуем еще.
— Да, кстати, Олег. Пара той запонки, что была найдена возле тела бедняжки, лежит в моем саквояже, с которым я ездил в Воронеж. Как ты думаешь, стал бы я, вполне компетентный в искусстве расследования преступлений, оставлять ее при себе, если бы был убийцей и подозревал, где мог обронить столь весомую улику?
— Это опять-таки домыслы, Иван. Не факты.
Дверь тихонько затворилась за Иевлевым, и Чемесов успел заметить за его спиной в коридоре рослого городового, которому, судя по всему, и предстояло караулить основного подозреваемого в убийстве…
— Ничего, ничего… — Родионов похлопал друга по руке.
— Ты-то, хоть не веришь в этот бред, Юрка?!
— Конечно, нет, дружище. Конечно, нет. Все обязательно выяснится, Иван. Ты же знаешь Олега. Он въедлив, как ржавчина. Пока не докопается до истины — не отступится.
— Да, да… Но бедная девушка. Почему? Кто это мог сотворить?
Родионов покачал головой, вышел и вернулся через несколько минут, неся в руке шприц.
— Вот так, — проворчал он чуть позже. — Поспи-ка лучше, Ванюша, чем голову себе попусту ломать. Вот ведь беда какая…
Иевлев не стал сообщать о своем прибытии и поэтому добирался до поместья Орлова с помощью местной полицейской управы. Лошаденка была захудалая и еле тащилась по заснеженной дороге. Выделенный ему в подмогу местный дознаватель, который одновременно должен был выполнять при московском следователе и роль писца, едва они отъехали, заснул и храпел всю дорогу, мешая Олегу сосредоточиться. К тому же Иевлев основательно продрог, и от этого настроение его отнюдь не улучшилось.
Эта чертова бабенка, окрутившая Ивана, словно притягивает к себе преступления! Вот и теперь… На стук дверь отворил огромный бородач, в котором Олег по описанию Чемесова без труда узнал Никифора.
— Чего вам? — хмуро поинтересовался малый, окинув быстрым недружелюбным взглядом представителя местной власти и, наконец, уперев свои маленькие глазки в Иевлева.
— Не больно-то ты любезен, дружок. А что — хозяин дома?
— Где ж ему быть? Только вот ничего не говорил о гостях.
— А мы и не гости.
Бородач прищурился.