— Например, вас, господин прокурор.
— А то, что он назвался Григорием?
Лафар улыбнулся и пожал плечами.
— Вы узнаете среди сидящих в зале Николая Станиславовича Орлова?
— О чем это вы? Я же не видел его никогда в жизни!
Александру, которая все это время нервно комкала в руках платок, вдруг словно пронзило.
— Он лжет! Он называл его «очкариком»! Откуда он мог это знать?
Коронный судья, нахмурившись, поднял руку.
— Госпожа Орлова, я вынужден просить вас покинуть зал. Вы уже второй раз нарушаете порядок, а ведь вас предупреждали!
— Но он лжет, Ваша честь…
— Я жду вас на завтрашнем заседании, госпожа графиня, и надеюсь, что впредь вы будете более дисциплинированной.
Провожаемая сочувственными взглядами, молодая женщина вышла на улицу. Потом постояла немного в нерешительности, и вдруг, топнув ногой, нетерпеливо взмахнула рукой, подзывая к себе извозчика.
Через полчаса она уже входила в больницу, в которой работал Юрий Николаевич Родионов.
— Александра Павловна! Как я рад вас видеть! Что-то вы совсем пропали. Хоть бы зашли взглянуть на мою красавицу дочурку.
— У вас дочка?
— Как? Разве Иван не сказал вам? Он же специально заходил тогда и так спешил к вам, что не просидел у нас и минуточки лишней.
— Наверно я просто запамятовала, — пряча глаза, пролепетала Александра.
— Его я, кстати, тоже не видел с тех самых пор. Вы, должно быть, лучше знаете, чем он так занят, что совершенно забыл старых друзей?
— Я? Н-нет. Хотя… Сегодня первый день слушания по «делу Орловых».
Юрий Николаевич сочувственно покачал головой.
— Очень тяжело?
— Да. Вы знаете, меня только что выгнали из зала суда. Не могу. Негодяй лжет, изворачивается… А суд выглядит так беспомощно. Ведь все знают, что преступник именно он, а доказать ничего не могут! Все копаются в каких-то мелочах!
— Да…
— Юрий Николаевич! У меня к вам просьба.
— Чем смогу помогу.
— Поедем со мной к Олегу Федоровичу.
— Зачем?
— Я боюсь одна… Прошлый раз все закончилось не очень хорошо, а мне необходимо еще раз попробовать… И потом после всего меня надо будет проводить домой… Пожалуйста, поедем!
Родионов растерянно взглянул на часы.
— Ну, хорошо… Я, правда, ничего не понимаю…
— Сейчас, голубчик! — Александра схватила его за руку и просительно заглянула в глаза. — Вдруг да в этот раз получится!
Родионов уже не сопротивлялся, и молодая женщина решительно потащила его к выходу. Они преодолели дорогу от одной больницы до другой в рекордно короткий срок, за что извозчик получил щедрую плату, и вскоре уже стояли у постели Иевлева. Повязки с него сняли, и теперь он уже не походил на египетскую мумию, но был бледен и ужасно худ. Александра провела рукой над его телом и радостно улыбнулась — результаты ее прошлого вмешательства были значительно большими, чем она позволяла себе думать. Ну что ж! Она сконцентрировалась… И очнулась уже дома в собственной постели.
— Ну вот, наконец!
Взволнованный Родионов поднялся со стула рядом с ее ложем.
— Он очнулся?
— Кто?
— Олег Федорович… Нет?
— Он в коме, дорогая. Никто не знает, когда это произойдет и произойдет ли вообще.
Александра в отчаянии откинулась на подушки. Не получилось! А она так надеялась…
— Что с вами произошло? Такой длительный обморок… Вам необходимо пройти обследование. Такие вещи нельзя оставлять без внимания.
— Все в порядке. Это всегда бывает у меня, после того как я пытаюсь лечить.
— Лечить? Что значит лечить?
— Вы, наверняка, назовете это шарлатанством или того хуже бесовщиной.
— Иван что-то говорил об этом, но…
— Дайте мне руку.
Родионов, недоверчиво вскинув брови, протянул ей раскрытую ладонь. Александра протянула свою руку так, что ее еще дрожащие от слабости пальцы повисли над ладонью врача. Он вскрикнул и отдернул руку.
— Горячо.
Графиня улыбнулась, и глаза ее вновь стали слипаться.
— Не беспокойтесь. Я теперь, наверно, просплю до утра. И поцелуйте от меня дочурку. Как ее назвали?
— Пока в «кнопках» ходит. Идите к нам в крестные вот и придумаете имя.
— Правда?
— Мы с Агатой будем просто счастливы. Она так переживала за вас. Ладно, ладно. Спите. Поболтаем потом.
Родионов ушел, но до конца дня нет-нет, а посматривал на свою покрасневшую ладонь, которая выглядела так, словно он схватился за подстывший, но все еще достаточно горячий утюг.