— По сезону, — печально пояснил Анатолий. — Приказ поступил о переходе на летнюю форму. Как раз в тот самый день. На форму перешли, а лето все никак.
Из подъезда вышли: невысокий дородный мужчина в повседневном кителе и статная дама в деловом костюме с оттенком элегантности. Мужчина скатился со ступенек и приветливо распахнул объятия.
— Гутен морген! — воскликнул он несколько более экзальтированно, чем подобало официальному лицу. — Рады приветствовать господина профессора и доблестные правоохранительные органы — короткий поклон в сторону Федора, — на нашей многострадальной земле. Милости прошу, велкам, так сказать.
Федор перевел. Профессор изобразил улыбку и пробормотал в ответ: «Гросс готт». Дама в костюме сошла с крыльца, референт Анатолий выскочил из-под навеса и укутал ее в обширный пуховый платок.
— Амалия, моя супруга и по совместительству секретарь, — представил даму градоначальник. — Пойдемте, здесь недалеко.
Они двинулись по улице. Снег, будто того и ждал, сыпанул горстями в лицо. «Как еще сугробы не намело», — подумал Федор.
— Вечером потеплеет и все растает, — словно в ответ на его мысли откликнулся градоначальник. — С утра будет гололед, потом опять снегом засыплет. Так и живем.
Из-за поворота послышалась музыка. Тонко и жалостливо играли скрипки, бухал барабан. Профессор наклонил голову, прислушиваясь сквозь ватный шепот снега.
— О, Бетховен! — сказал он, радостно узнавая мелодию. — Их комме шон…ла-ла-ла, авек кви ла Мармотте.
— Что он говорит? — поинтересовался градоначальник.
— «По разным странам я бродил», — перевел Федор. — Подпевает. А что, в последний день у вас был праздник?
Градоначальник поморщился.
— У нас говорят «крайний». Крайний день был не праздник, но мы решили, так сказать, дать населению некоторую отдушину, возможность отвлечься. Крепкие напитки я запретил продавать, во избежание, как говорится, и по инструкции. Ну а потом все ждут. Приходят к Норе и ждут.
На площади оказалось полно людей. Под навесом оркестр играл что-то плавное, народ парами и группками ходил вокруг Норы, неровным конусом высившейся посреди площади. Дети играли в снежки, их звонкие голоса пробивались сквозь матовый снежный фон.
Профессор огляделся и замахал руками.
— Найн! — закричал он. — Верлассен! Аллес верлассен!
— Все должны уйти, — перевел Федор. — В самом деле, что вы устроили вокруг обиталища Зверя? Себя не жалко, так детей пожалейте.
Градоначальник побагровел и что-то сказал молодому человеку, тот схватился за микрофон. В толпе замелькали мундиры муниципальной милиции, оркестр смолк. Через несколько минут площадь опустела.
Снег несколько приутих, давая разглядеть конусовидное сооружение. Нора была старая, большая, метра два вверх и восемь-десять в диаметре. Выходное отверстие прикрыто термической заглушкой, на травянистом коврике, припорошенном снегом, рассыпаны орехи и леденцы в ярких обертках. И на все выдающиеся детали Норы повязаны легкомысленные цветные ленточки.
Федор осторожно подергал ручку, заглушка приоткрылась. Он поспешно вернул ее на место.
Профессор обошел Нору и остановился у контрольного пульта. Достав из кофра магнитный ключ и стетоскоп с плотными наушниками, он открыл дверцу пульта и проверил показания приборов. Что-то озадачило профессора. Надев стетоскоп, профессор прошелся вокруг стенки, прикладываясь к ней микрофоном, с каждым шагом все более хмурясь. «Вот будет фокус, если Зверь умер, — подумал Федор. — Хотя… Два дня, чтобы привезти нового Зверя, неделю, чтобы он принял район. Сколько население мучается? Три недели? Помучаются еще недельку, ничего».
— Зверь не спит, — сказал наконец профессор. — Не спит, дышит неровно. Его насильственно разбудили, а потом не давали заснуть.
Амалия подошла поближе. Ее бледное лицо контрастом выделялось на фоне розовощекого градоначальника.
— Но эта площадь никогда не пустовала, — сказала она звучным низким голосом.
— О, фрау говорит по-немецки, — обрадовался профессор. — Нет, обычные звуки Зверю не помеха. Разбудить его до времени мог сильный грохот или сотрясение почвы. Это нормально, звери просыпаются среди зимы на час-два и засыпают дальше, но вашему Зверю не дали уснуть. И вообще, — профессор брезгливо покосился на ворох цветных ленточек. — Вы держите Нору в разительном небрежении. Мусор у входа, подстилка давно не менялась. Зверю должно быть неуютно.
Профессор прошелся вокруг норы, осторожно касаясь рукой стенки, внезапно какая-то мысль поразила его. Он схватил стетоскоп и начал лихорадочно прослушивать нижний сектор.