Ситуация зашла в тупик, уперлась лицом в стенку и застыла в недоумении.
Луки и арбалеты понемногу начали занимать исходное положение.
— Сказка… подсказка… Сейчас я им покажу спящего красавца… — зыркая обиженно из-под кустистых бровей на подозрительно озирающих его ратников, пробурчал Адалет и величественно, словно ожидая аплодисментов, поднял вверх засиявший вдруг алым посох.
У ног его мгновенно вонзилось с десяток стрел.
— Не балуй, дед, — сурово предупредил другой дружинник с бляхой десятника и строго постучал пальцем по прикладу направленного прямой наводкой арбалета. — Не на пугливых напал.
— Я еще ни на кого не нападал, — многообещающе усмехнулся и угрожающе прищурился старик и положил на посох вторую руку.
Две превентивных стрелы пробили его шляпу.
Над головами чересчур бдительных[5] стрелков грохнул гром, сверкнула молния, и казенные стальные островерхие шлемы плавно превратились в огромных склизких медуз.
— Ай!..
— Ой!..
— Эй!..
В мгновение ока луки и арбалеты были вскинуты, при такой скученности служилого люда угрожая, скорее, самим стрелкам, стоящим напротив, нежели их мишеням в центре круга…
Зловещий грохот нежданного грома расколол над их головами вечернее небо, ощетинившееся смертоносными молниями на взводе…
Иванушка с терзанием на лице застыл, не зная, кого первого уговаривать не принимать необратимых решений…
И тут Сеньку осенило.
— Стойте!!!
Она нетерпеливо махнула рукой Адалету: «выключи гром» и, презрев полсотни стрел, готовых сорваться с тетив и встревоженный шепот супруга, уверенно подошла к требовательному арбалетчику.
Недрогнувшей рукой направила она в землю готовое к бою оружие и весело заглянула ему в глаза.
— Жалованье тебе исправно платят, десятник?
— Не жалуюсь, — осторожно ответил тот.
— Тогда у тебя должны деньжата водиться.
— Вечером взаймы не даю! — сразу позабыл про защиту родины и перешел к защите кошелька он.
— Взаймы я тебе сама дам, — снисходительно фыркнула Серафима и повернулась к солдатам, в упор не замечая наведенных на нее стрел. — Рубль у кого-нибудь юбилейный имеется?
Нужная монета нашлась у долговязого молодого лучника за ее спиной.
— Иди сюда, ратник, — кивнула она ему, величественно повернулась профилем и вздернула подбородок вверх. — Смотри на деньгу и сравнивай: похожа?
— Так в глазах всё мелькает… ваше… в-выс… д-дев… б-барышня…
Адалет ударил в клумбу посохом, и всё небесное электричество незамедлительно и послушно собралось в пушистый комок мягкого теплого света и зависло над фонтаном.
Сад осветился в одно мгновение.
— Ну, теперь видно?
Долговязый подошел поближе, перевел настороженный взгляд с профиля на серебряном кругляше на оригинал, потом еще раз, и еще… и потрясенно оглянулся на товарищей по оружию и развел руками.
— Истинный свет, похожа, мужики!!!..
Через полчаса у них была сухая одежда, сытный ужин, мягкая постель, мята от моли и теплая печка[6].
Через день у них была полностью снаряженная ладья, сошедшая с Синьгородских стапелей лишь накануне, но уже готовая отплыть хоть к водяному на куличи, хоть прямиком в Отрягию по первому требованию.
— М-да… Всё-таки быть царевной не так уж и плохо, — философски признала Серафима, лениво опираясь на доски обшивки кормы, источающие еще чудный лесной аромат хвойной смолы.
Иванушка стоял рядом, обнимая супружницу одной рукой, а в другой держа раскрытое на начале подарочное издание «Нравов и обычаев народов севера Лесогорья» — подарок лично от воеводы Николая Фомича.
Сенька перевела взгляд с медленно удаляющегося города цвета индиго, окутанного как вуалью васильковой утренней дымкой, на Адалета, сосредоточенно вычисляющего что-то в новом толстом блокноте новым толстым карандашом, и продолжила, усмехаясь собственной мысли:
— Забавно почувствовать себя в роли золотой рыбки: «Будет тебе, маг-хранитель, новое корыто»…
Ближе к вечеру выданная путешественникам ладья под бдительным названием «Стерегущая» резко изменила курс.
Пассажиры, скрываясь от вездесущего ледяного ветра, сгрудились в теплую кучку под промасленной мешковиной, натянутой палаткой у мачты.
Сенька грызла черный сухарь. Иванушка читал. Масдай дремал, посапывая. Адалет, стиснув зубы и посох, страдал от морской болезни, а заодно и от хруста сухаря, шелеста страниц, случайных всхрапов, скрипа весел в уключинах, плеска волн и всего, что расстроенные его пять чувств до тошноты дотошно доносили разнервничавшейся нервной системе волшебника. К концу дня бедный адепт магических искусств окончательно потерял надежду оказаться на твердом клочке земли не только при жизни, но и после своей бесславной кончины среди враждебной пожилым сухопутным чародеям морской стихии. Он, сутулясь, сидел под тентом с закрытыми очами, прижавшись спиной к мачте, и тихонько стонал в такт поигрывающим ладьей волнам.