Через несколько дней испуганная Анна подтвердила все до последнего слова. Плакала, говорила, что пошла на это для того, чтобы вернуть деньги своим знакомым, заплаченные за Колькину свободу.
- А как бы ты с ребенком выкрутилась? – безразлично спросил Коля.
- Сказала бы, что умер. – всхлипнула Анна.
- Понятно. – кивнул он и ушел.
Ему действительно все стало понятно. Его очередной раз нагло обманули и будут продолжать обманывать всю жизнь. Ребенок, конечно, ни в чем не виноват, но вот Анна … Она ответит за все!
* * *
- Я навел справки про этого Николая. – продолжил Илья Артемович. – Тот еще тип! Про него ходит молва, что он очень мстительный, особенно не выносит, когда считает, что его обманули.
- То есть, вы думаете, что он мог заподозрить свою невесту в обмане и убить ее? – с ужасом спросила я.
- Не всякий задира способен на убийство, но нужно все тщательно проверить. Вы поручаете мне эту проверку?
- А что именно вы собрались проверять?
- В первую очередь алиби Николая. И еще, не нужно забывать про галстук.
- Да, галстук. Я тоже постоянно о нем думаю. Мне в голову не приходит ни одного правдоподобного объяснения, как он попал в руки убийце. – поддержала я Илью Артемовича.
- Разберемся. – сказал он.
- Вы мне позвоните? – спросила я.
- Обязательно, как только что-нибудь выясню. А теперь пройдите, пожалуйста, в бухгалтерию. Ирина подготовила договор, вы его подпишете и сразу внесете в кассу аванс.
- Хорошо. – поднялась я. – Спасибо и до свидания.
- Всего доброго. – церемонно поклонился Илья Артемович и я вышла из кабинета.
Ирина встретила меня все той же улыбкой, дала ознакомиться с договором и приняла от меня довольно солидную сумму в качестве аванса. В бухгалтерии я тоже не заметила ни одного монитора, соединенного с камерами слежения, но зато я заметила там дверь, за которой вполне могли быть охранники.
Чудная контора, не в первый раз подумала я, покидая агентство.
* * *
Человек, который задушил Анну Глотову, совершил убийство впервые в жизни. И теперь он с интересом прислушивался к своим ощущениям, пытаясь понять, что в нем изменилось после тщательно обдуманного и четко осуществленного плана. Он часто подходил к зеркалу, когда был дома, часто бросал взгляд в витрины магазинов, когда шел по улице и даже на работе успевал увидеть себя в большом, во всю стену, зеркале возле дверей лифта.
Внешне ничего не изменилось – взгляд не стал кровожадным, улыбка не превратилась в оскал. А вот внутренне, внутренне что-то изменилось, но что? Этого он пока уловить не мог. Да и о какой кровожадности может идти речь, если девушку он не зарезал, не застрелил, а задушил. Даже не проволокой, оставляющей глубокий кровавый след на шее жертвы, а вполне эстетично – дорогим галстуком.
Жажду к убийству он почувствовал в себе давно, еще с армейской поры. Когда после присяги он впервые взял в руки оружие – тут же проснулась эта жажда.
Он был абсолютно уверен, что не появилась, а проснулась – это качество было у него врожденным, а не преобретенным.
Спрашивается, почему этого не случилось в школе, на уроках начальной военной подготовки? Ведь там он тоже держал в руках оружие и даже разбирал его на самые мелкие части. Но то оружие не было боевым, тот автомат был «кастратом», потерявшим главное свое достоинство – умение убивать.
Проснувшаяся жажда мучила его по ночам, в то время, когда на соседних койках его товарищи стонали от эротических видений. Он же видел сны про убийство и там, во сне он был ловок, беспощаден и счастлив. Там лились реки крови, хрипели в агонии люди и он получал ни с чем не сравнимое удовольствие.
Проснувшись, он просил Бога дать ему возможность безнаказанно утолить свою жажду. Для этого ему нужно было совсем немного – всего лишь попасть в состав группы, отправляющейся в район горячих точек. Ребята, побывавшие там, неохотно рассказывали о боях, но зато с удовольствием вспоминали разные смешные истории, случившиеся с ними или рассказанные другими. Но за их шутками он угадывал настоящее лицо войны, со всеми присущими ей атрибутами.
Ему не везло, видимо, правду говорят – если чего-то очень хочешь, то вряд ли получишь. А так хотелось убивать по-настоящему, так хотелось, что он каждый раз, когда хоронили кого-нибудь из погибших товарищей, ухитрялся оказаться в группе автоматчиков, отдающих последние почести у гроба автоматными выстрелами. Стреляя, он обязательно целился в ворон, которых было всегда полно на кладбищенских деревьях. И ни разу не промахнулся.
Об этом он никогда и никому не рассказывал, как и другие ребята помалкивали о сокровенном, благополучно вернувшись из армии домой. У каждого из них за годы службы было немало происшествий, о которых они будут молчать всю жизнь. Мальчишки, насильно оторванные от дома, попадали в неприятности по-разному, но поголовно. В самоволки не бегали разве что единицы, зато остальным просто необходимо было доказать себе, что они не в тюрьме и, что плевать они хотели на наказание за «несанкционированное оставление территории воинской части». Через дедовщину прошел каждый, что бы он о себе потом не рассказывал еще неслужившим пацанам. Конечно, в разных воинских частях «деды» унижали «молодых» не одинаково. Где-то с элементами садизма, где-то со снисходительной издевкой, где-то нарочито вежливо и строго по уставу, но все-равно унижали.