Так или иначе, все обстояло прекрасно, если бы не проклятый грипп. Хотя когда ещё можно вот так ни о чем не беспокоиться, просто лежать, забывая о времени? Хочешь держаться на стремнине — греби изо всех сил, таков удел современного человека, и грипп здесь при всех своих неприятностях ещё и разрядка. За окном давно смеркалось, в доме было тихо, не хотелось даже читать, я лежал, безучастно глядя на тусклые пятна обоев, и вялый ход мыслей так меня убаюкал, что я не расслышал шагов Мартина за дверью.
— Да-да… — встрепенулся я на стук. — Входите!
Сначала в проёме двери возник поднос с графином и мелко дребезжащим о стекло стаканом. Как и в прежние свои посещения, Мартин кинул украдкой взгляд, в котором читалась надежда увидеть меня молодцом, а когда эта надежда не оправдалась, его лицо сразу стало сокрушённым. Подозреваю, что добрую душу моего хозяина томило сознание невольной вины, ибо захворал я в его доме, значит, он, хозяин, чего-то не предусмотрел, о чем-то не позаботился, ведь, что ни говори, свалился я один, а вот у соседей все постояльцы здоровы и вообще в городе никто не слышал ни о какой эпидемии. Допускаю даже, что в причинах моей болезни Мартин усматривал козни привидения, которое, почему-то не решаясь действовать в открытую, прибегло к окольному манёвру.
— Вот, — сказал он, ставя графин с лимонадом. — Как вы себя чувствуете?
— Нормально…
Брови Мартина чуть-чуть приподнялись.
— Нормально, — повторил я. — А что? Вирус — честный противник. Сразу даёт о себе знать, организм тут же на него врукопашную, так и ломаем друг друга.
— Все смеётесь… Хоть бы аспирин приняли, ещё лучше антибиотик.
— Дорогой Мартин, вы ужасно нелогичны! По-вашему, все в руке божьей, так какая разница — глотаю я таблетки или нет?
— Извините, но нелогичны вы. Бог дал человеку разум, разум создал лекарства, значит, ими надо пользоваться. А вы, человек науки, и пренебрегаете…
Он осудительно покачал головой.
— Наука, — возразил я со вздохом, — не смирению учит. Но и не гордыне. Пониманию. С лекарствами, знаете ли, как с автомобилем: доставит быстрее, но можно разучиться ходить пешком. Всему своё время, согласны?
— Ну, как знаете… Может, ещё чего надо?
— Нет. Спасибо за питьё, больше ничего не надо.
Повода задерживаться у Мартина больше не было. Однако он остался в кресле. Вид у него был весьма смущённый, чем-то он сейчас напоминал неловкого торговца из-под полы, даже волосы встопорщились больше обычного, а руки растерянно елозили по коленям, округлые глаза смотрели мимо и часто мигали.
— Не беспокойтесь, все будет хорошо, — сказал я. — Подумаешь, грипп!
— Нет-нет, я не о том… Сейчас, понимаете ли, полнолуние…
— Да? Ну и что?
— Самое беспокойное время… Вы опять будете смеяться, но…
— А-а! Привидение. Полно, Мартин, ничего со мной не случится.
— Да, да… Но, знаете, на всякий случай… Вам же все равно? А мне как-то спокойней…
— Спасибо, Мартин, только зачем мне куда-то переходить? И вас стесню, и мне неудобно. Оставим это.
— Нет-нет, вы не так меня поняли! Оно, конечно, самое святое дело вам было бы перейти, но, простите, наука, как я погляжу, все-таки учит гордыне… Ах, я не о том! Но… Вы не рассердитесь, если я над вами повешу… Все-таки, может, оно поостережётся.
С этими словами откуда-то из глубин своих одежд Мартин извлёк изящное костяное распятие.
Я чуть было не рассмеялся. Мне хотелось сказать, что распятие наверняка уже здесь висело и ничуть не помогло (ещё бы!), но выражение глаз Мартина было таким просительным, его забота обо мне была такой трогательной, что я поспешно кивнул.
— Вот и хорошо, вот и славно, — обрадовался Мартин. — Так и на душе как-то спокойней. Ваше право все это отрицать, но опыт отцов, уверяю вас, чего-то стоит… А ведь я вам гожусь в отцы!
— Нельзя отрицать того, чего нельзя отрицать, — ответил я (спорить мне уже не хотелось). — Спокойной ночи.
— Минутку. — Мартин перегнулся, чтобы повесить распятие, и надо мной заколыхался его животик. — Ну вот… Спокойной ночи, спокойной ночи!
Высоко приподнимая пятки в заштопанных носках, он мягко, как на лыжах, заскользил шлёпанцами к двери и тщательно прикрыл её за собой.
Я нехотя встал, повернул ключ, разделся, выключил ночник, натянул на себя одеяло повыше. Тёплая пещерка постели показалась мне самым уютным на земле местом. Туманные обрывки мыслей продолжали своё вялое круговращение, я не сомневался, что засну тотчас. Но это ожидание не сбылось, видимо, я слишком много продремал днём.
Впрочем, это не имело значения, при высокой температуре мало что имеет значение. Где-то далеко соборные часы пробили полночь. Услышав их, я приоткрыл глаза. Комната мне представилась чужой, ибо в окно успела заглянуть луна. Ровный свет далёкого шара серебрил ковёр, косо перечёркнутый тенью рамы, белизной глазури покрывал в ногах крахмальные простыни, льдистыми сколами преломлялся у изголовья в стекле графина, а за пределами этого минерального сияния и блеска все было провалом мрака, столь глухого и чёрного, словно комната переместилась в инопланетное измерение и воздух в ней утерял свою способность смягчать контраст.
Таково вообще свойство лунного света, есть в нем что-то нездешнее, недаром он льётся с чёрных космических равнин до безнадёжности мертвенного шара. Поддаваясь его гипнозу, я вяло подумал, что привидению самое время явиться. Полночь в старинном (ну не старинном — старом) доме, страхи хозяина, таинственный блеск луны — что ещё надо? Все было по классике, правда, слегка уценённой, так как полагалось быть замку, а не комнате за рубль в сутки, и не полагалось быть электричеству, чей прозаический свет я мог вызвать движением пальца. Вдобавок призраки — явление скорей западноевропейское, чем русское. У нас все было как-то более по-домашнему, — ну, там лешие, кикиморы, домовые, все без особых страстей-мордастей и прочих романтических переживаний. То ли дело Европа! Там не один век выходили наставления, как надлежит говорить с призраками — вежливо и обязательно по-латыни, что, несомненно, указывало на аристократическую природу как самих привидений, так и тех, кто с ними общался.