Три года спустя Федеральная тюрьма Гейтсвилль, штат Техас
— Хей, Принцесса, говорят, ты скоро выпорхнешь из клетки?
Десятки пар глаз — тех, кто сидел с ней за одним столом, и многих других — уставились на Ширли, в то время как она сама посмотрела в дальний конец стола, где сидела ЛаВерна. И хотя удивление от услышанного было сильнее, успела в который раз поразиться тому, какая великолепная кожа у этой двадцатитрехлетней женщины. Матовая, гладкая, чистая, цвета молочного шоколада. Была в этом удивительная несправедливость — ЛаВерна с ее великолепной кожей и ладной фигуркой проведет в тюрьме всю жизнь, никогда не увидит собственных троих детей и не сможет рассчитывать на помилование, потому что сидит здесь за убийство собственного отца, однажды попытавшегося ее изнасиловать.
«Принцесса» — это прозвище придумала ЛаВерна, когда Ширли впервые переступила порог тюрьмы Гейтсвилль. Сама Ширли просила называть ее по имени, и большинство девочек так и делали, но только не ЛаВерна и ее банда.
Эти признавали только кликухи. Надзирательницы звали ее по-прежнему. Шерилин.
— Ну и где ты слышала этот звон?
В голосе Ширли звучало недоверие. ЛаВерна славилась своей безудержной фантазией.
— От своих людей.
Одна из товарок Ширли за столом фыркнула:
— Каких еще своих людей?
— Говорю тебе, сестра, один мужичок словил звон в Хьюстоне, что Принцессу скоро выпустят погулять. Говорю же, верняк. Что же ты скрываешь, девочка? Кент в костюме сказал тебе что-то, а ты не хочешь поделиться с подругами?
ЛаВерна угрожающе прищурилась, постукивая ложкой о стол, Ширли ее не боялась. Не очень боялась, скажем так.
— Отвечай, Принцесска!
— Мой адвокат ничего мне не говорил. Я вообще не общалась с ним уже три месяца.
После этих слов все, кроме ЛаВерны, вернулись к своей трапезе, а некоторые присовокупили, что ЛаВерна трепло и балаболка. Через пару минут раздался зычный голос надзирательницы:
— Время кормежки заканчивается.
Над плечом Ширли прошелестел негромкий знакомый голос.
— Ты бы лучше поела, Ширли. Ты слишком похудела за последнее время.
Рамона Шмидт. Белокожая, зеленоглазая, невысокая и худенькая настолько, что походила на подростка, эта женщина стала лучшим другом Ширли в тюрьме.
— Не думаю, что ЭТО может способствовать здоровью.
— Я ела и еще большую дрянь, когда росла, однако же жива. Ешь.
Рамона отсидела одиннадцать лет из своего пожизненного срока. Она была родом из крошечного городка Мексия на востоке Техаса. В семье было восемь человек детей, и на Рамону почти никто и никогда не обращал внимания. Первой и последней ее ошибкой стала любовь. Она полюбила не того парня, когда ей было всего восемнадцать. Любовник подбил ее на ограбление банка, а затем застрелил полицейского и смылся, оставив Рамону с пистолетом в руках. Суд маленького городка приговорил ее к пожизненному.
Она никогда не задавалась вопросом «почему именно я?» В тюрьме Рамона стала именно тем, кем и мечтала стать — библиотекарем. С утра и до поздней ночи, каждый божий день Рамона Шмидт читала, расставляла по полкам и подбирала для других книги, не жалуясь и не ропща на судьбу. Ширли одновременно восхищалась этой безропотной покорностью и не понимала ее. Сама она ни на мгновение не смирилась с несправедливым обвинением и приговором.
Рамона аккуратно вытерла губы салфеткой и поднялась из-за стола одновременно с Ширли.
— Как ты думаешь, ЛаВерна сказала правду?
— Не представляю, как это может быть правдой. Барри Серкис сказал бы мне.
— Быть может, он просто не хотел подавать тебе напрасную надежду?
— О, он вовсе не столь сентиментален, поверь мне. Хотя… в последние посещения он вел себя немного странно. Виновато, что ли… Как будто скрывал что-то…
— Наверное, ему было стыдно, что он так плохо защищал тебя на суде.
— Нет, не то. Не могу объяснить, но дело совсем в другом. Ты же знаешь, он всегда обрывал меня, когда я пыталась задавать вопросы о той ночи, когда был убит Рон, но в последний раз… в последний раз он сам выспрашивал меня обо всем, что я помню, хотя помню я очень немного.
Рамона задумчиво покачала головой, идя рядом с Ширли.
— Ты очень изменилась, Ширли.
— О да. Я потеряла десять фунтов и лучший загар, который можно было купить за деньги.
— Я не об этом.
— Тогда о чем?
— Ты была беспомощна, как малое дитя. Тебя было легко обидеть и легко утешить. Ты совсем не знала жизни. Теперь — пусть это и не самый лучший способ — ты стала циничнее и сильнее. В твоей душе поселилась… страсть! А это дает хорошие перспективы на будущее.