Святой отец отбросил ложечку и скрестил руки на груди. Прищуренные глаза и выпяченная бородка показали, что он сейчас ринется в бой.
Тут я перехватила взгляд Эммы Францевны. Она чуть прикрыла веки и едва заметно кивнула мне головой.
― Простите, я на минуточку... ― пробормотала я, не заботясь о том, чтобы меня услышали, и выскользнула из зимнего сада.
В коридоре меня уже поджидала Глаша. Глаза ее весело блестели, а сморщенное личико лучилось лукавством.
― Ай, да барыня, ай, да Эмма Францевна! Теперь у них спор пойдет не меньше, чем на час. Успеем прибраться...
Мы поспешили с ней в малую гостиную, где все еще лежал на полу неизвестный мученик, прикрытый скатертью.
Я с большим трудом заставила себя притронуться к останкам. Все время казалось, что меня сейчас вывернет наизнанку. Глаша, заметив мое состояние, логично заметила:
― Что ж его бояться, он уже давно среди ангелов проживает. Живые людишки гораздо страшнее и противнее бывают.
Страдалец был не тяжел, но громоздок и неповоротлив. Он напоминал вяленую воблу исполинских размеров.
Сначала мы попытались запихнуть его обратно в шкаф. Но он почему-то отказывался проходить в дверцы тайника, цеплялся то головой, то плечами, то ступнями.
Помучившись немного, мы оставили труп в покое, и затолкали в шкаф треногу, фотоаппарат и прочие вещи художественного назначения. Глаша предложила снести тело в подвал по черной лестнице. Но только мы двинулись к двери, как в коридоре послышался голос Эммы Францевны.
― Ах! Отец Митрофаний, я всегда поражаюсь вашим энциклопедическим знаниям...
Мы с Глашей заметались по комнате, не выпуская мертвеца из рук. Домоправительница держала его за плечи, а я ― за ноги.
― Сюда, в будуар... ― толкнула она дверку, замаскированную под простенок.
Мы очутились в комнате с трельяжем, козетками, ширмами и чем-то еще, что я не успела разглядеть, так как мы пролетели через нее галопом и вбежали в спальню, главным предметом мебели в которой была, конечно же, широкая резная кровать. Мы затолкали свою ношу под нее и аккуратно расправили подзор.
Не знаю, как Глаша, но я ощущала себя прескверно: руки и ноги дрожали в непонятном ознобе, а по спине стекали ручейки пота.
Домоправительница не дала мне передохнуть, а вытолкала через дверь в коридор.
― Ступайте, Лизавета Петровна, в малую гостиную, они там.
Действительно, вся компания столпилась вокруг граммофона. Отец Митрофаний прилаживался поудобнее подхватить громоздкий аппарат. Эмма Францевна вызвалась помочь поднести трубу.
Мы с Ариадной остались в комнате одни. Стояли рядышком у окна, наблюдая, как святой отец и хозяйка дома размещают в бричке багаж и прощаются.
― И зачем он пошел в священники? Не понимаю... ― задумчиво проговорила Ариадна. ― Наверняка, один из его прадедушек был флибустьером. С его темпераментом надо заниматься чем-нибудь другим. Мне так нравится выводить его из себя...
Тут она неожиданно повернулась ко мне:
― Кто тебя оперировал, Лиза?
― Профессор Соколов, ― ляпнула я.
― Стоило ли лететь в Америку, чтобы оперироваться у отечественного хирурга?
― Его фамилия пишется через два «Ф», ― нашлась я.
― Лиза, ты почему вернулась? ― повергла меня Ариадна в панику.
От растерянности я сказала первое, что пришло в голову:
― Долг.
Она удивленно подняла на меня брови.
― Ты надеешься получить с нее долг? Думаешь, она будет вести с тобой честную игру? Не будь наивной девочкой. Мой тебе совет...
Дверь открылась, и вошла Эмма Францевна.
― ...носи в этом сезоне шелк, ― как ни в чем не бывало, продолжила Ариадна. ― Особенно популярен «гро-гро». Такая ткань изготавливается из самого качественного шелкового сырья, из крупных неповрежденных коконов, дающих самую длинную шелковую нить. А цветовая гамма ― от голубого до изумрудного ― будет тебе к лицу.
― Очень жаль, что сейчас не используют поэтические образы для обозначения цвета ткани, ― включилась в разговор Эмма Францевна. Вот, например, в мое время был моден цвет «адского пламени», или вот еще красивое название ― «цвет бедра испуганной нимфы». А? Каково?! А как звучит: платье цвета «последний вздох Жако» или оттенок «потупленных глазок»?!
Разговор перекинулся на историю костюма дореволюционного периода. Я с интересом внимала их диалогу, изобиловавшему незнакомыми словами типа: «дульетка», «бур-де-суа», «боливар» или «севинье».