Нет-нет, лесбийскими наклонностями я никогда не отличалась. Такая постановка вопроса мне просто не интересна. Когда-то давно я знала одну «тетю Петю» (так называли ее окружающие), приятную и неглупую молодую женщину, которая любила только себе подобных. Выходя на перекуры с сотрудниками мужского пола, она на полном серьезе и в полном соответствии со своим статусом обсуждала женские достоинства и недостатки:
— Представляешь, — жаловалась она кому-нибудь из собеседников, — я ей и косметику импортную доставала, и шмотки покупала втридорога, и жратву всегда самую лучшую домой приносила, а она все равно меня бросила. Не хочу, говорит, с тобой жить, что-то не то между нами происходит… Я сначала оправдывалась, пыталась критично к себе подойти, а потом поняла: да не любит она меня просто-напросто, сука позорная!
При этом, правда, тетя Петя могла совсем не по-мужски размазывать по щекам непрерывно текущие из ее грустных глаз слезы…
Уже много позже я увидела постаревшую и поседевшую тетю Петю в городском кафедральном соборе. Выглядела она, как и много лет назад, вполне по-мужски: рубашка, заправленная в джинсы, кроссовки, на запястье — здоровенные «котлы» с механическим заводом, в нагрудном карманчике — пачка сигарет и металлическая бензиновая зажигалка. Этакий поношенный, побитый жизнью, уставший от всяческих ее перипетий дядька. Но я-то знала, что это не так. Я ведь видела тогда, много лет назад, в доме у тети Пети, с которой (-рым?) вместе работала, ее (его?) юную фотографию: милая девушка с большой темной косой, перекинутой через плечо. Это прекрасное создание было очень похоже на тетю Петю: та же мягкость во взоре, то же ожидание, тот же нежный овал лица, те же глубокие серые глаза.
— А это я — еще до аварии, — прокомментировала подошедшая ко мне с бокалом в руке и папиросой во рту хозяйка дома. — Сильно я тогда головой ударилась, после этого все и началось…
И вот, спустя годы, нелегкая, полная драматизма тети Петина дорога каким-то образом повернула к церковной ограде. Я смотрела, как моя старая знакомая медленно и благоговейно перемещалась в людской толчее, молилась у икон, что-то шептала, долго стояла лицом к алтарю и следила за ходом службы, а потом ушла. О чем она думала? Чего просила? Каково ей было все эти годы не в своей «шкуре»? С какими мыслями и чувствами она двигалась к жизненному финалу? Кем вообще она была на этой земле?
А я?
Кем была я?
Точно, что не мужчиной — это я, по крайней мере, видела по своему отражению в зеркале.
Значит — женщиной.
А какие они — женщины?
Вдруг захотелось разобраться по понятиям.
И однажды я «включила» голову.
«Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…» Ничего другого не приходило на ум. Впрочем, одно все-таки пришло. Лиза Калитина. Тонкая. Умная. Молчаливая. Коса через плечо. Глаза в пол. Что внутри — не ясно. Чем живет? Чем дышит? Непонятно. Не было глубины — только схема. А та, которая с конем — не схема. Та была понятной. Она отстаивала себя и боролась. С кем? Да со всеми, кто посягал. С миром, который хотел прогнуть ее под себя. Главное — не даться! Если что — биться на кулаках. К тому — соответствующий облик. Как у меня, например, в мои неполные десять лет: шорты, короткая стрижка и — дерзость, весьма пугающая в столь юном существе женского пола.
А так хотелось косы!
Черные, блестящие, с руку толщиной, струящиеся по спине до самых ягодиц — такие были у Оли Фардзиновой, моей одногруппницы по детскому саду. Эта девочка выглядела очень серьезной и неприступной, как все восточные женщины. Казалось, что она обладает чем-то очень значимым, каким-то кладом, имением, драгоценностью, отличающей ее от простых смертных. Иногда косы укладывались на затылке в виде «корзиночки», и тогда Оля становилась похожей на взрослую девушку. Косы «диктовали» поведение: Оля не ходила, а выступала, будто пава, неся свою голову как тяжелый, наполненный миром сосуд. Она никогда не бегала, как мы с Катькой Блиновой, не дралась с мальчишками, не кидалась подушками в спальне. Она жила какой-то совсем иной жизнью, как девочка с другой планеты или из параллельного мира. И мне так хотелось попасть на ее орбиту!
Однажды я взяла из шкафчика свой полосатый детский шарф, повязала его вокруг коротко-стриженной головы, а длинные концы оставила свободно болтающимися. На концы этих концов я привязала белые, пышные банты. Получились косы! Такие же черные, как у Оли (ну, подумаешь, в мелкую зеленую полосочку — ее же почти не видно!), такие же длинные (почти до пояса!) и такие же толстые (в те времена кашемир еще был настоящий!). Я чувствовала себя на вершине счастья! Я укладывала свои «косы» корзиночкой, жгутом свивала из двух одну, снова расплетала и оставляла на спине, кокетливо перебрасывала на грудь то одну, то две сразу…