Одним словом, как жил.
Именно эту сладость общего бытия, одинакового понимания тех или иных вещей, разделения одних и тех же бед и радостей, одинакового опыта жизни, какие могут быть у людей одного поколения, я не променяла бы ни на что другое. Когда заходит речь о моем ровеснике, мне кажется, что говорят о моем близком друге, по крайней мере — о хорошем знакомом. Потому что я чувствую его, как себя, плыву с ним в одном русле, думаю одну и ту же думу, при движении развиваю одну и ту же скорость и знаю метод, с помощью которого он познает этот мир. И пока у человека есть ровесники, он не одинок. Я хорошо поняла одну столетнюю старушку, которая незадолго до смерти сказала, что ей трудно жить не столько по причине старости, сколько потому, что на Земле не осталось никого из ее поколения. И даже из предыдущего. Никого из тех, с кем она могла бы говорить на одном языке — не как долгожительница, не как свидетельница далекой дореволюционной жизни, не как представительница вымершего экзотического племени гимназисток, а как ровесница, без ощущения корыстного интереса к себе, как к запылившейся на полке антикварной вещи — дорогой, но не очень нужной.
Мне нравится быть «типичной представительницей» своего поколения. У нас ведь было столько общего — от быта до судьбы: увы, явно не потомков царских родов (их тогда надежно вытеснили из советских пределов), но — романтиков, ночных мечтателей, «круглосуточников», познавших все прелести победившего социализма на собственной шкуре.
Я всегда боялась площадей.
Их сонная, сюрреалистическая безлюдность, плоская пустота, асфальтированная обжигающая серость, но главное — беззащитная открытость небу порождали в глубине груди дикий, необъяснимый страх. Едва моей ноге предстояло пересечь ту условную границу, которая отделяла площадь от не-площади, как она слабела и предательски подкашивалась. Только что, минуту назад, я твердо вышагивала на тонких, стройнящих мои и без того стройные, красивые ноги, весьма «приблизительных», почти эфемерных каблуках, и тело мое с ровной, натянутой, как струна, спиной уверенно рассекало дружелюбно обтекающее его пространство. Плыть бы так и плыть, подобно белоснежной яхте, нести себя в открытый океан, осваивая новые земли, бесстрашно ступая на необжитые пространства. Но…
Мое быстроходное, легкопарусное судно вдруг жестким, грубым ударом, опрокидывающим на палубе все незакрепленные мощными болтами предметы, натыкалось на смертельно-опасную преграду.
Это была именно смерть. Ее парализующее, хищное и смрадное дыхание я не могла бы спутать ни с чем другим.
Однажды…
Давным-давно, в раннем детстве, я со своей подругой Катькой неслась вприпрыжку по широкой, усыпанной колючими скорлупками каштанов, знакомой и любимой улице.
Стояла ранняя осень. Здесь, в нашем маленьком городе, она всегда была тихой, умиротворяющей и очень теплой. Мы бежали по улице, догоняя друг друга и футболя ногами бархатные, колючие шары. Катька вырвалась вперед, я слегка отставала. Вдруг мне перегородила дорогу невесть откуда взявшаяся здесь, на пешеходной части, грузовая машина с откинутым тяжелым бортом. Около этой злополучной машины почему-то никого не оказалось. Именно так: стоящий поперек улицы грузовик и — полное безлюдье. Я буквально врезалась на полном ходу в этот грозно возвышающийся перед моим лицом темно-зеленый дощатый борт.
Я остановилась. Улыбка, вызванная долгой и веселой погоней за неожиданно быстроногой Катькой, еще не сошла с моего лица. Взвихренная челка не успела до конца прилипнуть к мокрому от пота лбу и волосы смешно дыбились над головой. Сердце бешено стучало, дыхание было шумным и смешливым.
Я была уверена, что эта вынужденная остановка — кратковременна и ничего существенного с собой не несет. Надо только оббежать чертов грузовик с торца, и дальнейший путь будет открыт! Я без труда догоню Катьку и в который уж раз докажу подруге свое превосходство над ней.
Размыслив буквально секунду, я резко подалась влево, огибая преграду, и одновременно подпрыгнула, чтобы заглянуть туда, в кузов, где могло, по моему мнению, быть что-то интересное. В момент прыжка мое лицо оказалось в сантиметре от другого, чьего-то неизвестного и страшного лица. Это был лик покойника.