– Я уже зарубил проект автозавода, но теперь «Турабо индастриз» хочет совместно с нами строить текстильное предприятие в Мидленде.
– Наша текстильная промышленность уже много лет проигрывает в конкурентной борьбе, – сказала Шадоу, обращаясь к Нику, но глядя на Уоррена.
– Это, конечно, понизит уровень безработицы, но какова обратная сторона? Есть ли почва у моих опасений, что в нашей экономике могут возобладать чужестранцы? – Уоррен устремил на Ника свой честный взгляд, уже знакомый тому по телеинтервью. – Каково ваше мнение?
Ник взвесил все, что ему было известно об Уоррене Атертоне – то есть ничего, – и прикинул возможные последствия своей откровенности.
– Наш разговор не должен выйти за пределы этого помещения, – предупредил он, все же сочтя возможным высказаться. Никакой конфиденциальной информацией я не владею. И поймите меня правильно, не хочу создавать проблемы для «Империал-Кола». Япония – наш крупнейший рынок.
Уоррен кивнул.
– Насколько я понимаю, «Турабо индастриз» не вызывает у вас восторга.
– Это одна из старейших и респектабельнейших японских текстильных компаний. Создана еще в конце девятнадцатого века. Недавно почти все ее акции скупила компания «Хеншо энтерпрайсиз». Во главе «Хеншо» стоит якудза[1], конкретно Ешио Ешума. Он – босс подпольного синдиката, известного в Японии как банда Ямагучи-гуми.
– Не знала, что в Японии так сильна преступность, – вмешалась Шадоу. – Я всегда считала, что в их обществе на первом месте стоит честь и забота о добром имени.
– Видимость обманчива, – сказал Ник.
Следующий час ушел на объяснение Уоррену, что такое якудза и чего следует ожидать, делая бизнес с японцами. Через плечо Уоррена Ник видел Джанну, с которой не сводил глаз, стараясь при этом не выглядеть нахалом. Она то и дело поправляла волосы, еще не привыкнув к новой прическе. Нику нравилось, как она это делает. К тому же прежняя прическа не давала насладиться главным ее достоинством – большими выразительными глазами.
Он усмехнулся про себя, припоминая их последний разговор. Значит, она верит в жизнь в прошлом и полагает, что они с Ником были тогда любовниками. Богатая идея – он имел в виду не жизнь в прошлом, а вторую часть, насчет любви. Это может служить объяснением пылкости, проявленной ею в Мдине. Однако как же быть с его намерением ответить ей взаимностью?
Выпроводив гостей, Джанна присоединилась к беседующим.
– Что это вы тут засели? – спросила она. – Не очень-то вежливо по отношению к остальным.
Ник подвинулся, не оставляя Джанне иного выбора, кроме как сесть с ним рядом.
– Мы разговаривали о Японии.
– Да, я знаю, тебя тревожат их планы относительно активизации деятельности у нас в стране, – сказала Джанна брату.
– Ник очень мне помог. – Уоррен повернулся к Нику. – Через несколько недель мы с Шадоу думаем побывать на Мальте. Давайте вернемся к этому разговору там.
Ник поднялся, чтобы попрощаться. Вопреки его ожиданиям, Уоррен так и не упомянул об акциях.
– Благодарю вас за приглашение. – Он пожал Уоррену руку. – До встречи на Мальте.
– Я еду в Хэмпстед-Хит. Могу подвезти вас до гостиницы, – вежливо предложила Джанна. – Это по пути.
Он проследовал за ней через кухню и заднюю дверь к гаражу, разместившемуся в бывшей конюшне. Там стояли «Рейнджровер» и «Астон-Мартин-Лагонда». Джанна распахнула дверцу шикарного «Астон-Мартина».
– Машина моего брата, – сказала она извиняющимся тоном.
Ник уселся. Все-таки непонятно, почему Уоррен не заговорил об акциях. Видимо, эта проблема оставлена на усмотрение Джанны. Он покосился на нее. В полутьме было трудно разглядеть выражение ее лица. Она поднесла руку к ключу зажигания, но не спешила заводить мотор. Вместо этого она обернулась к нему. Свет фонаря в глубине гаража подчеркивал мягкость ее профиля, полноту губ.
– Ник... Той ночью я...
Он едва не охнул от огорчения.
– Вы опять собираетесь извиняться?
– Да. Я...
Он решительно потянулся к ней, благо что в тесной машине тянуться было недалеко. Ник боялся, что она отпрянет, но этого не случилось. Она смотрела на него со свойственным ей сдержанным выражением, замешательство выдавала только та судорожность, с какой она вцепилась пальцами в кожаный чехол на руле. Он в который раз подумал, что так и не знает, как Джанна к нему относится. До происшествия в Мдине он нисколько не сомневался, что вызывает у нее стойкую антипатию. Его улыбка, заставлявшая всех прочих женщин без особого размышления задирать юбки, не производила на нее должного впечатления. Но так было только до той ночи...
Если бы он не был тогда трезв как стеклышко, то, возможно, счел бы, что ему все померещилось. Ник проигрывал в памяти ту сцену чаще, чем был готов признаться самому себе. Он без устали напоминал себе, что она замужем, а он слишком умудрен в вопросах любви, чтобы его сердце растаяло от объятий, пусть и весьма страстных. И все же Джанна вызывала у него незнакомые прежде чувства. Ему был известен единственный способ противодействия этому наваждению – насмешка.
Впрочем, сейчас он благополучно забыл о своем намерении поиздеваться над ней из-за Марии-Антуанетты. Теперь им владело другое властное желание – поцеловать ее. Он взял Джанну за подбородок и запрокинул ей голову. Потом он прикоснулся губами к ее рту, просто чтобы убедиться, не подводит ли его память и так ли в действительности мягки ее губы. Они оказались еще мягче, чем ему запомнилось, к тому же встретили его весьма охотно. Сжав ее в объятиях, он пустил в ход язык. Немного поколебавшись, она ответила на его поцелуй, обвив руками его шею. От того, как она запустила пальцы в густые волосы у него на затылке, он ощутил прилив вожделения. Кончик ее языка разошелся вовсю.
Не сошел ли ты с ума, ковбой? Приступ совестливости заставил его взяться за ум. Так вести себя с замужней женщиной! Он разжал объятия и сказал:
– Ладно, Коротышка, мы квиты. Можешь расслабиться. Теперь я сам на тебя набросился, мне и смущаться. С извинениями покончено. Согласна?
Ответ прозвучал не сразу, сдавленным шепотом:
– Согласна...
Она отвернулась от него, в одно мгновение завела мотор, и машина пулей вылетела на аллею, едва ли превышавшую по ширине изящный спортивный автомобиль.
Часы показывали без нескольких минут семь, но сумерки еще не настолько сгустились, чтобы Ник не смог разглядеть, какая густая краска заливает лицо Джанны. Он выругался про себя. Дернул же его черт лезть к ней с поцелуями! От этого ситуация еще больше осложнилась.
– До Хэмпстед-Хит далеко? – спросил он как ни в чем не бывало, пытаясь исправить свою оплошность.
– Нет, – ответила она, не разжимая губ. – Это на севере Лондона.
– Ты встречаешься там с мужем?
Она смотрела прямо перед собой; ему уже надоело ждать ответа, когда он наконец услышал негромкое:
– Коллис читает лекции в Америке.
Коллис? Ничего себе имя! Лекции... Он представил себе ее мужа: пигмей в твидовом пиджаке, с трубкой в зубах, в очках с толстыми стеклами на носу.
– Я еду к профессору Кею, специалисту по Второй мировой войне. Он написал о ней дюжину книг. Я познакомилась с ним во время работы над диссертацией о стоимости Французской революции. Я надеюсь, что у него найдется фотография одного человека, с которым моя тетя встретилась во время войны. Хочу преподнести ей сюрприз.
Ника тронула нежность, прозвучавшая в ее голосе. Не вызывало сомнений, что она сильно привязана к тетке. Он даже подумал, что эта привязанность куда сильнее ее чувств к родной матери. Кто-то другой мог бы удивиться этому, но только не Ник. Он вспомнил Прескоттов, которые были ему дороже родной семьи.
Он задумался. Пожалуй, семейная жизнь Джанны не выглядит очень уж счастливой. Ее чувство к брату не вызывало сомнений, но отношения с Одри Атертон явно не безоблачны. Он видел Одри мельком, когда она явилась на Мальту в сопровождении личного врача и избалованной собачонки. Мать Джанны показалась ему настоящей красавицей, почти как его собственная мать, но сходство этим не ограничивалось: обе не отличались уравновешенностью. А что сказать об отце Джанны?