«Славя». Глава 6. Закрытый космос
Обычно я не запоминаю свои сны, да они и не стоят того — какие-то бесноватые отрывки с рушащимися зданиями, бесконечными лестничными пролетами и погонями за потерянным временем. Пару раз родители снились, да еще вот давеча какие-то летние приключения с девчонками, которых никогда не было и быть не могло — вот и все мое богатство.
Но сейчас все было иначе. Полностью. Радикально!
Начнем с того, что я был в космосе. Ну, не в самом безвоздушном пространстве, конечно, а на чем-то вроде космической станции. Я парил в невесомости, которая ощущалась неожиданно тепло и мягко — будто купаешься в ласковом море на закате, без коварных волн и резкого ветра — и сквозь огромный иллюминатор рассматривал медленно вращающуюся далеко внизу Землю.
И где-то далеко на заднем плане играла музыка. Ну, это же сон, так что отчего бы и нет.
Земля была невероятно, удивительно красивой — ярко освещенный сине-белый шар, парящий в контрастной, без единого просвета, черноте космоса. На обращенной к нам стороне я сквозь слой облаков с трудом разобрал Южную Америку. А индейцы там, небось, смотрят в небо и не знают, что с орбиты за ними следят чьи-то внимательные глаза…
— На берегу пустынных волн висел он, дум великих полн, — к иллюминатору, ловко оттолкнувшись ногами от противоположной стены, подлетела Алиса. — И вниз глядел…
— Двачевская, тут никаких волн нет, — авторитетно заметил я. Черт знает, почему, но чувствовал я себя очень уверенно, совсем не так, как в нашей пыльной и ржавой реальности. — Как там сказал классик: «и нескладно, и нескладно, у тебя в трусах прохладно».
— Как минимум, радиоволны — раз! — она принялась загибать пальцы, медленно поворачиваясь вокруг своей оси — завлекательное зрелище. — Жесткие гамма-волны — два, космическая радиация там, и все такое прочее. Ну, и еще всякие хитрые штуки, которыми нас тряпки наверняка просвечивают — три. Умный ты, Санек, страшное дело.
Тьфу, черт, соревнование эрудитов какое-то, а не сон! Я скептически покачал головой.
— Почему думаешь, что просвечивают? Командование наверняка предупредило бы…
— Ну, а чем они за твоей спиной сейчас занимаются, как думаешь?
Я обернулся, так резко, что тоже едва не завертелся волчком. Уфффф… На меня глядела отвратительная морда инопланетянина. Угольно-черные глаза без зрачков, птичьи кожистые веки, влажная сероватая кожа. Как он сумел подобраться так близко?
И что он вообще делает на нашем космическом корабле?
— Алиса, жми тревожную кнопку, у нас прорыв! — я собирался это заорать, но, как часто бывает во сне, изо рта донеслось только слабое шипение. И еще вылетело слабое облачко пара. Температура стремительно падала.
Девушка улыбнулась, продолжая висеть у иллюминатора. Невозможный в стоячем воздухе станции ветерок лениво шевелил ее волосы.
— Не волнуйся, Сашка, все путем, все будет в лучшем виде — и дадут тебе лейтенанта, непременно дадут…
Кой-черт! Я и так давно лейтенант, кто бы меня без этого пустил за рычаги зенитного комплекса? Что происходит, почему она так спокойна?
Дышать становилось все тяжелее. Как мы оказались в космосе?
— Товарищ лейтенант! Проснитесь, товарищ лейтенант!
И я вырвался из всей этой непонятной, тревожной невесомости и, как обычно бывает после отрывочного сна, заметался и запаниковал. Но ничего страшного не происходило; просто мы прибыли к месту назначения.
— Ты храпел, — Алиса, настоящая, не из сна, со своей всегдашней кривой ухмылкой выбиралась из машины. — Как автобус на холостом ходу.
— Ты, может, тоже храпишь по ночам, я же ничего не говорю, — буркнул я и тоже полез наружу.
Припарковались мы у засыпанного опавшими листьями служебного входа специнститута — это, интересно, почему? Ростом не вышли заходить через парадный? Люблю я вот это вот наше отношение: нам срочно нужен этот незаменимый человек — так давайте выдернем его с заслуженного отдыха, запихнем в машину, а потом еще и проведем через черный ход, поручим очередное невыполнимое задание и не дадим возможности отказаться! Слова товарища Сталина про «винтики», без которых любой механизм разваливается, прошли, такое впечатление, совершенно мимо некоторых ушей.
— Быстрее, товарищи, — поторопил нас отиравшийся поблизости неприметный парень в скверно сидящем сером костюме. — Не задерживайте, время дорого.
Я как раз собирался высказаться в том смысле, что капиталистический девиз «время — деньги» — суть позорная отрыжка проклятого прошлого, и не к лицу представителю авангарда коммунизма следовать волчьим законам мира чистогана, но не успел, потому что нас резво втолкнули в коридор, и потащили по застеленным вытертыми красными дорожками коридорам второго этажа чуть ли не под белы рученьки.
Да в чем дело-то? Давешних журналистов неожиданно перенесли на более ранее время, или еще что? А потащили потому, что боль в ногах, кажется, возвращалась: не острая, рвущая сознание на куски, как была в шахте, а обыкновенная, можно сказать, повседневная, привычная боль.
Привет, стерва. Не успел я по тебе соскучиться.
Навстречу попадались все больше такие же неприметные, что и комсомолец на входе, спортивные фигуры с холодными глазами, и я попытался вспомнить, что это означает, но так и не вспомнил. Оранжевый уровень опасности, по штатовской моде, или еще желтый? Точно не красный, тогда бы тут спецназ стоял, наш, местный. А парни в костюмах — это когда опасность есть, никто еще не понял, в чем она состоит, но имеется необходимость обозначить кипучую деятельность.
Чистая симуляция, конечно. И уровень вроде бы все-таки желтый.
На входе в кабинет Наливаныча — его собственный, а не помещение штаба, где он проводил большую часть времени — стоял еще один спортсмен с рацией в руке, напряженно слушая изливавшуюся оттуда матерную информацию и стремительно светлея лицом при видя нас.
— Проходите, пожалуйста, товарищи офицеры! — воскликнул он с очевидными интонациями «наконец-то-можно-избавиться-хоть-от-этой-бодяги» и с перепугу добавив Алисе звездочку на погоны. А может, они просто хорошо знакомы были, я не знаю.
Внутри кабинета, кроме начштаба, народу было полно. Ну, или просто такое впечатление складывалось, потому что комната была небольшой, и людям приходилось стоять плотно, словно в очереди. Я, кроме владельца кабинета, двух его заместителей, да скромно пристроившихся в углу на столе девчонок, никого, считай, и не знал, зато Алиса очень уж сердечно перемигивалась и хлопала по плечам нестарых еще капитанов, заполнивших комнату.
Черт знает, почему, но это было обидно.
— Двачевская! Ружичка! Вы где пропадали? Алиса! Где ты была? — Наливаныч был весь какой-то шумный, тревожный, суетливый. Очень опрометчиво; Алиса находилась в самом своем шкодливом настроении.
— Где была? Где же еще, Анатолий Иванович — блядовала, — ласково промурлыкала она. На помещение упала могильная, морозная тишина. — Как мы и договаривались. А Сашенька мне помогал. В меру своих скромных сил, конечно.
В тягучем безмолвии было отчетливо слышно, как кто-то подавился слюной.
— Да… да… — пробормотал Наливаныч. Он будто даже не услышал Алису. Да что тут вообще творится? — Присаживайтесь, ребята. Вон там, поближе к экрану.
Выбравшись из-за чужих широких спин, я, наконец, углядел в дальней части комнаты громоздкое черное страшилище с блестящими выпученными глазами. Страшилище занимало всю стену и состояло из двенадцати телевизоров поменьше, но пока молчало и показывало только черно-белый «снег». Оттого все и столпились у входа, получается, чтобы лучше наблюдать передачу. А что показывают, кстати?
— Послушай, Иван, а чего происходит-то? — заговорщицким шепотом поинтересовалась Алиска у стоявшего рядом смутно знакомого парня.
— Срочный сеанс видеосвязи с вышестоящим командованием, — буркнул он. — Никто точно не знает, но что-то адски важное.
— Иван, спасибо, Иван! Иван, ты лучший!
А может, наконец, что-нибудь хорошее расскажут, что война кончилась, например? Вряд ли, победы куются медленно и расчетливо, а неожиданно и вдруг случается только крупная подлость.