А потом на меня рухнул велосипед.
Дыхание из груди вышибло мгновенно, втянуть воздух никак не получалось. Лязгнул где-то о дорогу согнутый «восьмеркой» обод, жалобно зазвенел, покатившись, звонок. Что-то хлюпало и хрипело совсем рядом. А, это же мое горло — оно отчаянно пыталось вдохнуть. В глазах мельтешили сверкающие круги черно-желтой осиной расцветки. Земля подо мной сотрясалась — большегрузное что-то едет, что ли? Не понять. Так ведь и раздавить меня недолго. Маленькую, жалкую фигуру, размазанную по горячей дороге вместе со своим разбитым вдребезги велосипедом.
— Ай! — это прозвучало прямо надо мной. — Куда гнал-то так, а? Как оглашенный, не?
— По-мо… — прошептал я. Рот набухал кровью, наверно, ко всему прочему, я еще и язык прокусил. Чувствительность пока не вернулась — болевой шок — но долго это продолжаться не могло. — По-мо-ги-те…
— Обязательно! — пообещали сверху. Сильные руки подхватили меня и приподняли. Сняли с плеч что-то небольшое, тянущее, деформированное. И положили… нет, отбросили обратно на землю.
Что? Я с трудом сфокусировал взгляд.
Надо мной стоял цыган — один из той самой четверки. В руках у него был похищенный рюкзак.
— Стоило так бежать, чавэ?.. — непонятно сказал он и раскрыл взвизгнувшую молнию, бросил беглый взгляд внутрь. — От судьбы не убежишь, да? Не убежишь. Но чтобы ты никогда этого не забывал… пожалуй, я оставлю тебе напоминание.
— По-мо-ги-те…
— Аншель! Молчи! — он вынул из рюкзака что-то угловатое, черное с мрачным металлическим блеском, щелкнул предохранителем, взвел курок.
Револьвер!
— Не надо… пожалуйста.
— Вежливый стал? — цыган усмехнулся. Белые зубы блеснули на солнце. — Ладно, сделаю врачам меньше работы.
— Сегер, Жан! — донеслось откуда-то. Нога наливалась болью, словно погружалась в очень горячую воду.
Выстрел. Тишина. Темнота.
— Джя дэвлеса, чавэ, — донеслось до меня напоследок. — Прощай, парень.
«Скорая» приехала минут через пятнадцать — вызвали какие-то доброхоты. От падения у меня оказался разрыв связок голеностопа третьей степени, трещина в ребре и сильный ушиб поясницы. А вот цыгане не были бы цыганами, если бы не оставили прощального подарка — пистолетная пуля перебила лодыжку. Поперечный перелом малоберцовой кости, как сказали тете Оле в больнице.
Три месяца реабилитации тянулись, кажется, столетиями. Университет мой, конечно, плакал, а нога срасталась медленно и, как потом оказалось, неправильно, медленно лишая меня подвижности. Но это заметили слишком поздно. А осенью началось вторжение «инопланетного разума», травматологов и хирургов стало резко не хватать, внимание ко мне как-то резко иссякло. Я не протестовал; было все равно.
Лешка в больницу ко мне не наведался ни разу.
Я люблю июнь. Долгие светлые дни, короткие теплые ночи — редко-редко пройдет грибной дождь, принося с собой влажную свежесть, смыв пыль с зелени и обострив запахи. Плюс тряпки, по необъяснимой причине, атаковали весь месяц очень вяло и малыми силами. Может, и у них кончался запал?
— Задание выполнено, потерь среди операторов нет, разрушений комплекса нет, разрушения инфраструктуры минимальны, — сказал я. Шлем был насквозь мокрым от пота. Ничего, бывало и хуже, намного. — Докладывал командир группы ЗП-Блок-1, лейтенант…
— Ага, минимальны, — сварливым голосом Наливаныча отозвался шлемофон. — А кто последний бомбер уронил рядом с «Преобразователем»? Это институт силовой электроники, секретное режимное предприятие! А теперь…
— А теперь у секретарши Лидочки на подоконнике кактус завял и любимый шнауцер обкакался? — предположила Мику. Говорить ей было уже совсем трудно, но она старалась изо всех сил.
— Мы же рядом уронили, а не на здание, — поддержал я. — Подгоните туда два пожарных расчета, они все за пять минуты сделают. А нет — так оно и само погаснет. Там один хрен пустырь вокруг. Секретность же! Враг не дремлет.
— Поучи меня еще, как купировать последствия, поучи, — предложил Наливаныч. — Умные все пошли, страшное дело… И это, лейтенант…
— Да?
— Вы откуда про Лидочку-то узнали?
И когда нас перегружали с каталок комплекса в кузов автобуса, я умудрился подмигнуть Мику. Здорово мы с ней сегодня Наливаныча укоротили, все слышали.
После удачного боя нас обычно старались побаловать чем-нибудь вкусным — в зависимости от предпочтений. Алиса предпочитала хорошо прожаренное мясо, для Ульянки чуть ли не с края света привозили какое-то специальное мороженое, Славя… не знаю, что любила Славя. Мне делали сладкое — выпечку там или шоколад с печеньками… А Мику имела слабость к алкоголю — точнее слабоалкогольным напиткам вроде коктейлей. Но у нас такое делать мало кто умел, поэтому чаще ей приходилось страдать и обходиться чем-нибудь наподобие «Советского Шампанского».
Вот и сейчас я вышел во двор института с булочкой «Романтика» в руке — еще со школы не могу перед ними устоять, это же посыпанное сахарной пудрой и наполненное повидлом совершенство! — и обнаружил на ближайшей лавочке ее, грустно глядящую на зеленую пупырчатую бутылку американского «Спрайта». Видимо, это все, что персонал смог сварганить в сжатые сроки. Странно, что не ограничились кружкой кваса — там спирта и то больше, наверное.
— Юным алкоголикам — пионерский салют! — провозгласил я. — Признание недуга — первый шаг к его излечению! Вытрезвитель находится по улице Кирова, это почти недалеко, могу сопроводить, если надо!
Мику изобразила улыбку, но только мягко отмахнулась, не произнеся ни слова.
— Хочешь? — протянул я ей «Романтику». Настроение было замечательное. — А что нужно сказать для этого?
— Сорок восемь — половинку просим, — тихо сказала девушка.
— Сорок один — ем один! — ухмыльнулся я, но, тем не менее, поделился вкуснотищей.
Надвигалась ночь, синее небо темнело и рассыпало звезды. Чистая прозрачная свежесть намекала, что ночью может пойти дождь, но пока его не было, пока вокруг был только спокойный медленный вечер, и это было прекрасно.
— Имею для тебя сюрприз, уважаемая Мику, — заговорщицким тоном сказал я. Девушка прожевала булочку и взглянула на меня вопросительно. — Скажу по секрету, этот чертов буржуинский «Спрайт» становится значительно вкуснее, если добавить к нему — в пропорции один к четырем — капельку виски «Джемесон». Раскрою еще один секрет: эта капелька у меня имеется.
Я продемонстрировал пятидесятимиллиметровую бутылочку, выменянную утром у одного из техников.
Мику сперва нерешительно улыбнулась, потом посмотрела на меня, на карман, снова на меня, подняла глаза и уставилась в небо.
— Я не могу говорить много… уже не могу. Поэтому просто — почему?
— Потому что я эгоист, — решительно сказал я. — Потому что мне неприятно видеть, как девушка, которой и так довелось много пережить, грустит из-за того, что кому-то на кухне было лень искать нормальное питье. Потому что жизнь и так жестока и несправедлива — и не стоит усугублять это дело сверх меры.
Я отнял у нее бутылку с газировкой и опустошил туда вискарь.
— Слабенькая, конечно, доза — но все же лучше, чем ничего, — резюмировал я, поднося получившуюся смесь к носу. — «Напьемся же, рыцари Круглого стола, пока не станет совсем хорошо!»* Прозит!
Я приложился первым, Мику, не колеблясь, последовала моему примеру.
— Какая гадость это ваше виски! Только хороший «Спрайт» перевели!
— Нет… очень хорошо… Мне — очень хорошо. Сейчас. — Мику говорила медленно, с запинками, но глаза у нее сверкали.
— Главное — не перебарщивать, — я наставительно поднял палец. — А не то чудовищные вещи могут случиться. Алкоголь беспощаден, такие штуки вытворяет с молодыми половозрелыми девушками, что… Ты про Алису знаешь? Нашла она как-то по пьяни древнюю лампу, потерла ее как следует, да и пожелала побольше мужиков. А на следующий день — глянь, вторжение инопланетян. А все почему? Терла она, значит, лампу… Ты думаешь, откуда тряпки взялись, а?