«Пеон» медленно валится кормой вниз с изрезанного дымами неба, оставляя после себя обширную пелену и яркие фонтаны вулканического пламени; к его корпусу, словно паутина, липнут толстые электрические разряды. Чудовищные мертвенно-черные сопла корабля, в которых уже не горит атомное пламя, кажется, становятся все больше и больше, заставляя все вокруг казаться маленьким, микроскопическим.
Я перевожу взгляд на пикирующий все стремительнее «Росток пустоты». Неужели еще не прошло пяти секунд?
В катер попадает очередной плазменный заряд, и он превращается в ослепительный падающий шар. Сверхъяркое синеватое пламя за секунду расползается по всей конструкции, прожигает ее насквозь
ничего спасательные капсулы не так-то легко уничтожить и пусть не все но хотя бы Алиса хотя бы
и катер взрывается в воздухе.
Примечание к части
*«Автоматический пистолет Вильневчица» — название, которое в мире «Не чужих» получил пистолет-пулемет PM-63 (Pistolet Maszynowy wz.63).
«Ружичка». Глава 16. Возвращение
Капсула приземляется на большой, залитой асфальтом кляксе перед самым зданием аэропорта, слева расположены ангары и аэродромная инфраструктура, справа — бесконечные ряды транспортников и истребителей. По полю бестолково мечутся пожарные машины, пытаясь локализовать многочисленные очаги возгорания, оставшиеся от уничтоженного «Ростка пустоты». В каком-то не том направлении несется «скорая».
К моей капсуле, сигнализирующей о себе беспокойным одуванчиком никак не желающего опадать парашюта, бегут из здания солдаты. Обгоняя их, рядом тормозит штабная «буханка», из нее кто-то выскакивает и принимается молотить прикладом в армированное стекло прямо перед моим носом.
Я касаюсь стекла рукой, и оно открывается. Здесь все просто и до беспощадности примитивно. Меня вытаскивают наружу и как мешок бросают в кузов. Ревет мотор, машина рвет вперед по неровной, заросшей травой бетонке взлетно-посадочной полосы. С неба вокруг все еще хлещут метеориты обломков, которые бомбардируют окрестности. От падения «Пеона» на северо-западе вздымается стена пыли до неба, смог из частиц распыленного металла и горящего топлива.
— Нашли… их? — размыкаю я губы. Голос сиплый, севший.
Мне не отвечают.
В специнте людно — раза в три больше людей, чем обычно. Все куда-то несутся, спешат, кричат — за время нашего пребывания на «Пеоне» я отвык от такой массовости, и сейчас это выглядит дико. Попадаются знакомые лица — мелькает хмурое морщинистое лицо Ольги Дмитриевны, что-то резко объясняет группе офицеров начальник укрепрайона, суетятся на лестничной площадке техники в оранжевых американских комбинезонах… До меня никому, кажется, нет дела, но я вижу их — взгляды исподтишка, частые и резкие, как уколы. Это не те взгляды, которые обычно достаются героям в наших и американских боевиках. Не восхищение пополам с благоговейным страхом, не уважение к потерям, которые понес герой, не понимание тяжести жертв, принесенных во имя победы. Здесь же скорее что-то, большее похожее на тягостное недоумение, и еще легкий дискомфорт. «Какого черта он здесь?», в таком вот духе.
В общем, чтобы окончательно превратиться в героя отчизны, мне стоило бы сдохнуть прямо там, в спасательной капсуле, таково общее значение этих взглядов.
Меня везут, как экспонат, на каталке, по разным кабинетам — эй, я и не знал, что у нас столько интересной аппаратуры! — делают кардиограмму, томографию, берут кровь из пальца и вены, соскоб слизистой, и еще пару вещей, о которых в приличном обществе не говорят вообще никогда. Картинка перед глазами смазывается и подрагивает.
Вот именно, картинка.
Как-то все это уплывает от меня, кажется нереальным, ненастоящим. Вроде как выполнение миссии на симуляторе, и вот сейчас я стащу с мокрой от пота головы неудобный, воняющий резиной шлем, в вокруг опять окажутся девчонки, и Алиска сверкнет своими ореховыми глазами, и Ульянка покажет язык, Мику просто молча улыбнется, Славя нахмурится и объяснит, что я снова сделал не так, и Лена
боже мой Ленка она же просто осталась там она просто осталась это не героизм герои те кто знают что шансов на выживание мало, а она точно знала что шансов нет совсем и живой ей не вернуться в любом случае и все равно осталась
и это было как плохой сон, когда просыпаешься среди ночи весь в холодном поту и лихорадочно пытаешься понять, что из произошедшего случилось на самом деле, а что — плод твоей нездоровой психики. Только я уже с трудом мог отделить одно от другого. Меня накрывала какая-то странная белая пелена, как будто осталось только то, что я помнил хорошо, а всего остального… словно бы и не было. Совсем.
Одно и то же. Мы были одним целым — никчемной группой юных идиотов, хорошо себя чувствующих только в компании друг друга. Я этого добился, я это сделал — у меня получилось замкнуть всех на себя, и мы перестали быть стайкой одиночек, мы становились чем-то большим, и могли бы, если бы все сложилось иначе… Славя и Алиса, Алиса и Лена, Лена и все остальные — еще не друзья, но уже и не равнодушные незнакомцы. Да ведь и я ничем не отличался от них, ничем! За исключением одного — я сейчас был в специнте, а они не добрались даже сюда. Они не добрались.
Меня наконец ввозят в знакомую комнату — симулятор. Отчего, интересно? Но в комнате многое изменилось, какие-то славные молчаливые парни в оранжевых жакетах убрали все кресла, кроме одного, а на освободившееся место поставили аппаратуру с иностранными надписями. Здорово, что тут сказать. Живем, развиваемся, сотрудничаем.
На стуле передо мной сидит Наливаныч. Худой какой-то, осунувшийся. Не бережет себя золотой наш человек. За спиной у него стоят серьезные люди со сосредоточенными чужими лицами.
— Вернулся, значит, — хрипло говорит он.
— Вернулся, Анатолий Иваныч, — подтверждаю. Сейчас мне все равно, я не испытываю злости за то, что он и еще двое когда-то, давным-давно, когда по земле ходили динозавры, предали нас и продали тряпкам за обещание убрать купол. Пожертвовали, значит, одними людьми ради других. Видимо, те самые одни были менее ценными, ведь так получается, да? Наверное, в подвалах специнта стоит секретный определитель ценности, иного объяснения я не вижу. Только теперь это все не имеет никакого значения. — Как девчонки? Вы же спасли их, так?
Он тяжело и мрачно молчит. Это почему-то развязывает мне язык, и я начинаю говорить вместо него — часто, захлебываясь.
— Я же видел «скорые» на аэродроме, но ко мне ни одна не подъехала, значит… значит вы их нашли и спасли, так? Там были… спасательные капсулы, вы видели. Инопланетная технология, стопроцентная гарантия выживания. С ними должно быть все хорошо, я это знаю точно. Так как? Как… они?
Наливаныч облизывает губы и отводит взгляд.
— Был взрыв… воздушный. Ты катапультировался, а они… катер развалился за секунды, до земли мало что долетело, кроме горящего мусора, а мы… Ну, не знали мы, опознавалки «свой-чужой» не было, связь отключилась от электромагнитной волны! Кто знал? Кто знал, Саш, кто мог знать? — он чуть ли не кричит мне в лицо.
— Как они? — вот что важно, а вовсе не его оправдания насчет электромагнитных волн. Я-то и сам про них не вспомнил совсем.
Он утирает со лба пот.
— Погибли. Все. Мгновенная смерть. Но, на всякий случай скажу, вроде как успокоить — купол, как ты понимаешь, пропал окончательно, и корабль этот тряпочный тоже сверзился и сгорел. Одно село только пострадало, и то не сильно. Колхоз, трактора, скотина там… Мелочи. Поля перепахало, конечно, на километры, но то ж поля… А остальные корабли их тоже улетели, между прочим, уж не знаю, почему, думал, ты расскажешь. Так что обошлось, можно сказать, малой кровью — ты извини, что так говорю, девочек твоих все же не уберегли…
Понятно, почему улетели. Искомый спайс уничтожен вместе с кораблем, экономические причины дальнейших боевых действий отсутствуют. Экономика и рациональность — прежде всего, так, кажется? Именно они описывают все происходящее в нашем мире и за его пределами, верно?