Царапина на груди ...Когда прошло двенадцать лет, два месяца и десять дней после похода Слона, Абу-Талиб отправился с Мухаммедом по торговым делам в Сирию, а на обратном пути остановились они в местечке Тайма, чтобы по совету соседа-сабия непременно навестить там святого, знатока всех вер. "Это наш сабий, - гордо заявил сосед, - но, увы, иудей". Учёный по имени Бахира, глянув на Мухаммеда, тут же спросил у Абу-Талиба: - Кем тебе доводится этот юноша?
- Сын моего покойного брата, - ответил Абу-Талиб. - Жалеешь ли ты его? - спросил и, услыхав: "Да", изрёк, к удивлению Мухаммеда: - Береги племянника от козней христиан! И долго говорил он с Абу-Талибом. Бахира произносил изречения, вроде: "Всё, что есть сегодня, было всегда, а что будет - уже было". Однако, заметил, не скоро свершается суд над худшим, оттого сердце человеческое не страшится делать зло. Праведников порой постигает то, чего заслуживали бы нечестивые, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы праведные. Ещё о том, что именно он свыше данным ему озарением ублажил мёртвых, которые давно умерли, и они более живые, нежели те, кто жив доселе, а блаженнее тех и этих тот, кто ещё не существовал и тем самым не видел злых дел, творящихся под Луной.
- Слова одной мудрой книги, - заметил Бахира. - И каждый, кто их произнесёт, уверовав, станет их обладателем! - И тут заметил на груди Мухаммеда тонкую, чуть розоватую полоску: - Что это?! Мухаммед задумался: что-то знакомое, как бывает во сне или далеком детстве, всплыло вдруг вместе с воспоминаниями, когда подростком пас овец, уснул внезапно, а проснувшись, не сразу заметил на груди царапину - она чесалась очень.
- След! - изумлённо произнёс Бахира. - Грудь вскрыта, вынуто сердце и очищено, чёрные капли первородного греха выдавлены из него, и семя брошено, чтобы в срок взросло! - И дабы утвердиться в догадке, велел Мухаммеду показать спину. - Тайный знак! - тут же возгласил, лицо озарилось радостью, ибо на спине, - сказал Абу-Талибу, когда остались вдвоем, - печать святости. Почувствовал жёсткие усы Бахиры? Мягкая шерсть бороды коснулась печати, что сияла на спине, там, где соединяются лопатки?
- Прочь безверие умствующего скептика, гореть ему в аду! Не поддаётся сомнению и проверке обычными смертными абсолютная достоверность! Ибо не вступит Бог в беседу с каким-нибудь сапожником - так и запечатлено, для этого у Него есть избранные Им посредники, которых Он отличил от прочих, чтобы через их посредничество люди могли обращаться к Нему! Не тогда ли Бахира, отвлёкшись, заговорил вдруг про чернила? "В незапамятные времена, - сказал твёрдо, отчеканивая фразу, -чернила ученого мужа были подобны крови мучеников за веру, а ныне что? Цветная вода! И начисто стирается нестираемое! Обыкновенная подкрашенная водица, хоть и приготовлена по всем правилам!" Рассказал про утраченный секрет изготовления особых чернил? Но не лучше ли развернуть свиток, и пусть читает каждый.
Тем более что ещё светло: закатное солнце не спряталось, виден его алеющий полукруг. Время намаза? Каждый раз напоминать, пока не привыкнут, - быть вместе через пятикратную молитву: перед восходом солнца, в полдень, пополудни, при закате солнца, перед отходом ко сну.
И воздвигнуты здесь будут по числу молитв пять мечетей.
Глядящих на гавань Янбо?
С Красного моря несёт прохладой, в спину смотрит пустыня, более сухой она кажется рядом с сочной зеленью плодородных равнин Йатриба, ещё не ставшего Мединой. Столько песку! Песчинка к песчинке, сыплются с ладони, а что прилипнет - легко стряхивается, и руки чисты. Взял горсть песка, пересыпает с ладони на ладонь, песчинка будто хочет поведать о том, как некогда была прижата ко дну тяжестью вод морских, всякие рыбы, над ней плывущие, касаясь её плавником, чуток перемещали к другой песчинке; однажды ушли воды, стало жечь её, высушенную, и она стала лёгкой. Песчаные низины то волнистые, словно перья голубя, веером распластались, то ровные, и с холма, что близок, вдруг осыпается, тронутая чем-то неведомым, масса песка, обнажая гребень разлома, лишь на миг белёсую, - и сразу желтеет. Чем ближе к горизонту, тем серее песок, потом вовсе не разберёшь, что там, потому что земля сливается с небом. Да, быть, как песчинки, вместе, когда молишься, но молитва - это ведь и общение с самим собой! Но в общении при молитве - пять правил!
Назвать их снова?
Первое - находиться в ясном и полном сознании. А второе? Не спеши, а запоминай: всецело - и это всегда при нас! - обладать своими чувствами и разумом. В-третьих, знаем, что говорим и даже что собираются изречь, заговори мы, наши уста. Далее: не поражены недугом. Но есть и пятое! Да: ни в нынешний день, начатый светлой зарей, ни грядущей ночью не дотронуться до женщины. Если даже самая-самая любимая? И при виде её хочется свершить нечто необыкновенное?
Сдержать чувства и эмоции, подавить вожделения и соблазны, готовясь к общению с Богом! Но прежде омыться водой - стать чистым, подобно нашим помыслам. А если застиг час молитвы в пустыне и нет поблизости воды, её заменит песок! Оботрём им, обожжённым зноем, лицо и руки.
Но очищение внутреннее - прежде всего!
(10) Немало и таких, - вставка в свиток, - кто не желает очищаться! Я, мол, безгрешен, пусть очищаются другие! Тем самым утрачивают чувствительность к упрёкам внешним, отгораживаются и внутренне, упрямые в гордыне, не признают себя хоть в чём-то или пред кем-то виновными. Ещё строки, обведённые тонко очиненным каламом, обновляющим старую вязь букв: Лишаются способности слушать, что думают другие, взглянуть на себя чужими глазами.
И да не отвлечёт ничто, когда вершится намаз! И да получит прибыль совершающий молитву!
А там, глядишь, над этой скудной пустыней засияют звёзды.
И сосчитаем их. "... Да, утрачен секрет изготовления особых чернил!.. - не без гордости заявил Бахира (так написано в рукописи). И, не дожидаясь, когда попросят рассказать, поведал, ибо полон был невыговоренных слов, если не избудет их - беда с ним приключится: - Взять кусок смолистой сосны, положить в огонь, сверху поместить поливную чашу, чтобы там собиралась копоть. Взять можно, если нет сосны, и копоть из светильника с нефтью, собрать в ступку, растирать, пока есть сила в руках. Копоть станет как мягкий воск, но надо потереть ещё, пока не превратится в мазь. Поставить в тень просохнуть, затем смочить водным раствором, влить в чернильницу и употреблять. Но не оставлять никогда чернильницу открытой, ибо чёрная невидимая обезьяна ждёт, пока люди кончат писать, чтобы выпить оставшиеся чернила! Если хочешь, чтобы надпись стала невидимой, намажь её смесью купороса белого и сока редьки, смоченных уксусом. А захочешь сделать надпись, которую можно прочесть, пока сырая, но которая после высыхания исчезнет, возьми голубиной крови, смешай с мочой и пиши. Из секретов ещё: если не желаешь, чтобы на чернильницу или тобой написанное садились мухи, добавь в чернила немного желчи. Но непременно бычьей!
20. Свиток, чьё название: Стрелы, коршуна пером оперённые, был, как и должно быть свитку, кратким, но разросся всякого рода пояснениями, без которых, очевидно, не обойтись. События истории, часто говорил Абдул-Мутталиб, отмерены поступью слоновьей, а годы - поступью верблюжьей. Скорые они, когда войны, - ни доскакать, ни догнать, но успеть первым поразить врага стрелой, сбить пикой, вонзить кинжал, чтобы не пасть самому, истекая кровью. И медленные, как торговые поездки, - плетутся, будто верблюд упрямо примеряется к шагу черепахи, и убытки неминуемы, добавлял Абу-Талиб, частое его слово: не везло в торговле.
Но разве то, чем занимаются мекканцы, торговля?
Смотря кто!
Не умереть с голоду: продал - купил - продал, если не ограбят.
...На обратном пути из Йемена, куда ездил с дядьями (с ними был и Хамза, с кем вскормлены одной грудью), стал караван жертвой не разбойников, что часто случалось, а соседей - племени бани-хавазан, рода кайс, те вдруг с чего-то вздумали враждовать, напали на них в местечке Эказ по дороге в Таиф. Дяди велели Мухаммеду не стрелять: сунется в бой сгоряча - сразят. Лишь снабжал стрелами Зубайра и Аббаса, они чуть старше Мухаммеда. Абу-Талиб, предчувствуя беду, вышел из Мекки с вооружённым отрядом навстречу каравану, развевалось знамя чёрное хашимитов - тем и спаслись, с лёгким ранением Хамзы, от истребления.