Свояк и знакомая отца – все в один вечер, убить двух зайцев.
– Другого мне и не надо, – громко простонала Джесс, когда оказалась одна в лифте. – Ничего лучшего не придумаешь, чтобы поставить точку в конце прекрасного дня.
Лифт остановился на следующем этаже, вошла женщина, услышав окончание произнесенной вслух фразы. Джесс поспешно сделала вид, что зевает.
– День показался длинным? – спросила женщина, и Джесс чуть не рассмеялась.
События дня промелькнули в ее голове, как на видике при быстром прогоне. Она вспомнила, как стояла перед судьей Эрлом Харрисом, ее бывший муж рядом, который потребовал мгновенного судебного разбирательства обвинения своего клиента в нападении на Конни Девуоно.
– Затягивание судебного разбирательства, – заявил он, – равнозначно отказу в справедливом судебном рассмотрении.
Она увидела издевательскую ухмылку Рика Фергюсона, услышала свой неуверенный ответ:
– Ваша честь, мы вынуждены просить о переносе судебного разбирательства из-за отсутствия нашего свидетеля на сегодняшнем заседании.
– На какой день? – спросил Харрис.
– Ваша честь, дайте нам тридцать дней.
– Получится слишком близко к Рождеству, – напомнил ей судья.
– Верно, Ваша честь. И все же.
– Откладывается на тридцать дней.
– Искренне надеюсь, что за эти тридцать дней старая дама объявится. – Рик Фергюсон даже и не пытался скрыть насмешку в голосе. – Мне бы не хотелось зря околачиваться тут в течение долгого времени.
Джесс прислонилась к стенке лифта, фыркнув и делая вид, что кашляет.
– Как вы чувствуете себя? – спросила стоявшая рядом женщина.
– Превосходно, – ответила Джесс, вспомнив о своем утреннем огорчении, когда она пригнала машину в ремонтную мастерскую. «Как это так, мою машину нельзя отремонтировать к вечеру? Просто неполадка с одним „дворником“. Господи, чего тут!» Значит, ей придется ехать домой на автобусе, в тесноте, неудобно, сидячих мест, конечно, не будет. И ей придется бежать, высунув язык, чтобы поспеть к семи часами в ресторан.
Она могла бы взять такси, подумала Джесс, зная, что поблизости такси нет. Таксишники избегали подъезжать к перекрестку 26-й улицы и проспекта Калифорния, особенно после наступления темноты. Конечно, она могла вызвать такси с работы, но это было бы избрать легкий путь. Или она могла бы позвонить Дону. Нет, она ни за что не станет делать этого. Она разозлилась на него, даже возмутилась. Почему же? Потому что он притворялся объективным, хотел показаться, что он прекрасный адвокат? Да, поняла она, из-за всего вместе.
Значит, сама она была не такая уж хорошая, подумала Джесс, когда лифт остановился на четвертом этаже, и в него вошла группа высоких чернокожих в разноцветных шерстяных шляпах. Все это бесило ее, она ощущала себя на грани срыва.
– Ах, мать твою! – выразился один из длинных чернокожих, когда двери лифта закрылись на первом этаже.
Абсолютно то же, что чувствую и я, подумала Джесс, засовывая сумочку под плащ и торопливо направляясь к вращающейся двери.
На улице было ужасно холодно. Эти бесстыдные предсказатели погоды в Чикаго предвещали необычайно холодный ноябрь и, как ни странно, оказались правы. На декабрь они предрекали горы снега. А Джесс все еще не купила себе зимних сапог.
Она подошла к автобусной остановке на углу, рассмотрев то, что до этого момента было скрыто темнотой: квадратных теток, которые накрутили на себя неизвестно что, чтобы согреться; полоумных, боровшихся с сатанинскими силами и бесцельно бродившими рядом с остановкой с бутылками в руках, детишек, которые были так затравлены, что не имели ни сил, ни желания противиться нападению бродяг и неудачников. Кого тут только не было, и их количество росло год от года. Разрастаются, как раковые клетки, подумала она, радуясь тому, что подошел автобус.
Она проехала на автобусе до пересечения проспекта Калифорния с 8-й улицей, на метро до улицы Стейт, там сделала пересадку на линию Эл, и все это спокойно и без суеты. Если бы ее увидел в этот момент Дон! – подумала Джесс и чуть не рассмеялась. Его бы хватил удар. «Ты с ума сошла? – закричал бы он. – Разве ты не знаешь, как опасно ездить по линии Эл, особенно вечером? Что ты хочешь этим доказать?»
Хочу просто доехать до дома, мысленно ответила она, не поддаваясь чувству страха перед тем, кого не было рядом с ней.
Платформа остановки линии Эл была переполнена шумной людской толпой, сильно замусорена. Сзади на нее налетел какой-то юнец и помчался дальше, не потрудившись даже извиниться. Пожилая женщина, проходившая мимо, наступила ей на ногу и посмотрела на нее так злобно, будто это Джесс должна была попросить у нее прощения. Черные, коричневые, белые лица. Холодные лица, подумала Джесс, мысленно рисуя всех голубыми красками зимы. Телодвижения в ночи. Каждый немного побаивается другого. Как будто наблюдает за ростом раковых клеток, опять подумала она и неожиданно увидела лицо матери в переднем окне приближавшегося вагона.
Поезд остановился, и Джесс почувствовала, как ее несут к дверям. Она почти не касалась ногами платформы. В следующее мгновение ее втолкнули в вагон и бросили на потрескавшееся виниловое сиденье, втиснули между огромным негром с правой стороны и пожилой мексиканкой с большой сумкой – с левой. Напротив уселся филиппинец, держа на коленях непоседливого белого ребенка. Раздался свисток. Вагон дернулся, поезд поехал. Зимние плащи, пальто, как занавес, все закрыли перед глазами Джесс. От дыхания большого скопления народа нагрелся воздух.
Джесс закрыла глаза, мысленно возвратилась в свое ранее детство, вспомнила, как она стояла с мамой на платформе линии Эл. «Это просто поезд, родная, – сказала ей мать, заключив в свои объятия, когда прямо на них загромыхали вагоны подходящего состава. – Тебе нечего бояться».
Где находилась я, когда ты сама была напугана, спрашивала себя Джесс. Где была я, когда ты нуждалась во мне?
«От тебя мне этого не нужно, Джесс!». Она вспомнила, как плакала мать, слезы катились по ее прекрасному лицу.
Состав заскрежетал и остановился на следующей станции. Джесс не раскрывала глаз, слышала, как открылись двери, почувствовала смену пассажиров, дополнительную массу людей, проходивших возле ее колен. Прозвучал свисток. Поезд тронулся, когда закрылись двери, и постепенно начал набирать скорость. Джесс продолжала сидеть с закрытыми глазами, когда состав проносился по центру города.
Она вспоминала утро того дня, когда пропала ее мать.
Стоял очень жаркий даже для августа день. Уже к десяти утра температура поднялась до девяноста градусов по Фаренгейту. Джесс спустилась на кухню в шортах и старой водолазке с изображением головы Джерри Гарсия. Отец, как всегда, был в отъезде, по торговым делам, Морин сидела в библиотеке, готовясь осенью вернуться в Гарвардский университет. Мама стояла на кухне у телефона, одетая в белый полотняный костюм; она была аккуратно подкрашена, волосы тщательно зачесаны назад. Было видно, что она готовилась уйти из дома.
– Куда ты собралась? – спросила Джесс.
В голосе матери она услышала досаду.
– Никуда, – ответила она.
– С каких это пор ты стала так одеваться, чтобы никуда не уходить?
Слова звучали в ее памяти под ритм поезда. С каких это пор ты стала так одеваться, чтобы никуда не уходить? С каких это пор ты стала так одеваться, чтобы никуда не уходить? С каких это пор ты стала так одеваться, чтобы никуда не уходить?
Вагон дернуло, потом мотнуло. Джесс почувствовала, что кто-то свалился на ее колени. Она раскрыла глаза и увидела старую негритянку, которая пыталась подняться и восстановить равновесие.
– Простите, – сказала женщина.
– Не беспокойтесь, – ответила Джесс, подхватила ее под руку и попыталась помочь, Думая даже уступить ей свое место.
И тут она увидела его!
– Господи!
– Я не ударила вас? – участливо спросила пожилая женщина. – Я очень извиняюсь. Вагон дернулся так неожиданно, что я потеряла равновесие. Я не наступила вам на ногу?