Судья Эрл Харрис откашлялся, давая знак, что собирается высказать наставления присяжным заседателям. Судья Харрис был красивым мужчиной около семидесяти лет. Смуглая кожа лица обрамлена ореолом коротко подстриженных вьющихся седых волос. Лицо его выражало неподдельную доброту, черные глаза смотрели мягко, что подчеркивало его глубокую приверженность справедливости.
– Дамы и господа присяжные заседатели, – начал он свое обращение, сумев как-то даже эти привычные слова произнести свежо. – Хочу поблагодарить вас за внимание и уважение, которые вы проявили в зале суда за последние несколько дней. Подобные дела никогда не бывают легкими: захлестывают эмоции. Но как присяжные заседатели вы обязаны подавить их в своей комнате совещаний и сосредоточиться на фактах.
Сама Джесс больше сконцентрировала свое внимание не на словах произносимого напутствия, а на том, как они воспринимались, вглядываясь в лица присяжных заседателей. Все они внимательно слушали, подавшись вперед на своих вращающихся креслах, обитых коричневой кожей.
К какому представлению об истине склонятся они скорее всего? – гадала она, сознавая, насколько трудно предугадать настроение присяжных заседателей, а их приговор почти невозможно предсказать. Когда четыре года назад она поступила на работу в управление прокурора штата, она поразилась, как часто ошибалась в своих предположениях.
Присяжный заседатель – женщина с умными глазами кашлянула, прикрыв рот ладошкой. Джесс знала, что в судебных делах об изнасиловании было гораздо труднее склонить на свою сторону присяжных заседателей-женщин, чем их коллег-мужчин. Если те могли убедить себя в том, что происшедшее было в какой-то степени виной пострадавшей, то они верили, что такого с ними никогда не произойдет. В конце концов они не будут настолько беспечными, чтобы идти на прогулку после наступления темноты, согласиться сесть в машину со случайным знакомым, подцепить какого-то мужчину в баре или не надевать трусиков. Нет, они были не такие недотепы. Они слишком хорошо знали об опасностях. Их никогда не изнасилуют. Они просто не поставят себя в такое уязвимое положение.
Женщина-заседатель почувствовала на себе пристальный взгляд Джесс и неловко пошевелилась на своем месте. Она распрямила плечи, слегка выпрямилась и, приподнявшись над креслом, снова удобно расположилась в нем, не отрывая глаз от судьи. В профиль женщина смотрелась более солидно, нос был очерчен резче, лицо казалось более рельефным. В ней было что-то знакомое, чего раньше Джесс не заметила. То, как она изредка дотрагивалась пальцем до своих губ. То, как изгибалась ее шея, когда произносились некоторые ключевые фразы. Линия ее лба, тонкость ее бровей. Она кого-то напомнила Джесс. Джесс сообразила это, громко втянув в себя воздух, пытаясь отогнать от себя мысли, которые лезли ей в голову, пытаясь выбросить из сознания картину, которая быстро приобретала очертания. Нет, она не сделает этого, думала Джесс, окидывая взглядом зал суда, неприятное покалывание появилось в ее руках и ногах. Она поборола в себе появившееся желание бежать.
Успокойся, мысленно бранила она себя, чувствуя, как перехватывает дыхание, как увлажняются ладони, как взмокли ее подмышки. Почему бы это? – гадала она, противясь нарастающему паническому чувству, стараясь вернуть себе нормальное состояние. Почему это происходит именно теперь?
Она насильно опять перевела взгляд на присяжного заседателя. Как будто почувствовав новый интерес со стороны Джесс и решив не поддаваться запугиванию, женщина повернулась и прямо посмотрела ей в глаза.
Их взгляды встретились. Джесс задержала свой взгляд на несколько мгновений, затем с облегчением закрыла глаза. О чем она думала? Джесс чувствовала, как мышцы ее спины расслабляются. Что могло пробудить в ней такую ассоциацию? Женщина не была похожа ни на кого из ее теперешних знакомых и ни на кого из ее прежних знакомых. И не имела ничего общего с другой женщиной, что на мгновение почудилась ей, думала Джесс, ощущая себя по-дурацки и немного стыдясь за себя.
Нет ничего даже отдаленно похожего на ее мать.
Джесс склонила голову так низко, что ее подбородок почти исчез в розовом воротничке хлопчатобумажной блузки. Прошло восемь лет с тех пор, как пропала ее мать. Восемь лет с тех пор, как мать вышла из дома, направляясь на прием к врачу, да так и не вернулась. Восемь лет, как полиция прекратила ее поиски и объявила, что, возможно, она стала жертвой злого умысла.
В течение первых нескольких дней, месяцев и даже лет после исчезновения матери Джесс казалось, что она видит ее лицо в толпе. Такое чувство возникало постоянно. Когда она делала покупки в продовольственном магазине, ей казалось, что мать везет переполненную тележку по соседнему проходу между полок. На игре в бейсбол до нее доносились отчетливые возгласы матери, приветствовавшей команду «Кабс» с другой стороны стадиона «Ригли». Ей казалось, что ее мать – это женщина, читающая газету на задней площадке автобуса, женщина на переднем сиденье такси, которую она увидела на днях, женщина, которая догоняла свою собаку на набережной.
С годами такие видения стали повторяться реже. Несмотря на это, еще долгое время Джесс грезились кошмары, она впадала в панику где попало, приходила в такое жуткое состояние, что у нее немело все тело и силы покидали ее. Такое состояние начиналось со слабого покалывания в руках и ногах, что потом переходило в настоящий паралич одновременно с приступами тошноты. Такое состояние проходило – иногда через несколько минут, другой раз через несколько часов, – она сидела бессильная, опустошенная, ошеломленная, вся в поту.
Постепенно, мучительно, как человек, перенесший инсульт, привыкает снова ходить, Джесс восстановила свою уравновешенность, уверенность в своих силах, самоуважение. Она перестала ждать, что мать войдет в парадную дверь, перестала вздрагивать всякий раз, когда звонил телефон, думая, что в трубке раздастся ее голос. Кошмары прекратились, как и панические ощущения. Джесс дала себе слово, что не позволит себе снова стать такой уязвимой, такой бессильной.
А теперь ее руки и ноги ощутили знакомое покалывание.
Почему теперь? Почему сегодня?
Она знала почему.
Из-за Рика Фергюсона.
Джесс мысленно представила, как он проходил через дверь; его злобная ухмылка нависала над ней, как петля вокруг шеи. «Не очень умно обсуждать мои отрицательные качества, – вспомнились ей его слова, голос напряженный, руки по бокам сжимаются в кулаки. – Люди, которые досаждают мне, обычно... пропадают».
Пропадают...
Как ее мать.
Джесс попыталась вернуться к действительности, сосредоточить все свое внимание на том, что говорил судья Эрл Харрис. Но Рик Фергюсон продолжал маячить прямо перед столом государственного обвинителя. Взгляд его карих глаз подзадоривал ее что-то предпринять.
Что такое связывало ее с кареглазыми мужчинами, недоумевала Джесс, и в ее голове возникла цепочка кареглазых образов: Рик Фергюсон, Грег Оливер, отец, даже бывший муж.
Образ бывшего мужа тут же отодвинул в сторону всех остальных. Это типично для Дона, думала она, доминировать, подавлять, даже когда его нет рядом. Старше ее на одиннадцать лет, Дон стал ее наставником, ее возлюбленным, ее защитником и другом. С ним ты не повзрослеешь, предостерегала ее мать, когда Джесс впервые объявила о своем намерении выйти замуж за этого нахала, который стал ее инструктором на первом году обучения. Осмотрись, уговаривала она ее. Что за спешка? Но как и всякая непослушная дочь, Джесс от возражений матери становилась лишь еще более непреклонной, пока противодействие матери не стало самым крепким связующим звеном между Джесс и Доном. Они поженились вскоре после того, как мать пропала.
Дон немедленно начал хозяйничать. За четыре года совместной жизни именно Дон выбирал места для развлечений, решал, какую снимать квартиру, какую покупать мебель, с кем им встречаться, чем заниматься и даже что готовить на обед и во что одеваться.