Татьяна Булатова
Не девушка, а крем-брюле
© Федорова Т. Н., 2015
© ООО «Издательство «Эксмо», 2015
В то, что судьба существует, Василиса верила безоговорочно. Потому что ничем другим объяснить то, что произошло с ней, просто невозможно. Откуда бы тогда взялись солнечный полдень, пустой трамвай и веселый длинноволосый парень в белой футболке с надписью «Спартак»? «По-моему, была еще мама», – вспоминала Василиса и с усердием сдвигала свои бесцветные брови.
– Альбинос? – с сочувствием спрашивали ее родителей.
– Сами вы альбинос! – обижались они и от всего сердца хватали дочь за руку, чтобы не исчезла в воздухе, вся такая беленькая. И только тот веселый и длинноволосый из пустого трамвая, катившего в солнечном полдне, произнес, расплывшись в щедрой улыбке, неописуемое по своей красоте и загадочности слово «КРЕМ-БРЮЛЕ».
От счастья девочка ткнулась белой головой в цветастый материнский бок и замерла.
– Стесняется, – объяснила Василисина мама и пошла красными пятнами от радостного волнения, потому что впервые никакой не альбинос, а благородное крем-брюле.
– Эх! – признался длинноволосый. – Жалко, маленькая! А то бы женился!
– Я не маленькая, – пробурчала Василиса и выглянула из укрытия.
– Маленькая, – вмешалась мама и безуспешно попыталась усадить дочь на лакированное красное сиденье.
– А она вырастет, – вступился за будущую невесту длинноволосый и, присев на корточки, взял девочку за пухлую влажную ручку.
– Расти быстрей, крем-брюле! – всерьез попросил он Василису. – А потом я тебя найду и женюсь. Ладно?
– Ладно, – шепотом пообещала девочка и подняла глаза.
– Вот и договорились, – улыбнулся попутчик и, поцеловав Василису в макушку, выскользнул в разъехавшиеся со скрипом трамвайные двери на следующей остановке.
– Ушел, – чуть не заплакала девочка и забралась с ногами на красное пышущее жаром сиденье.
– Опусти ноги, – буднично произнесла мама и, не проверив, прислушалась ли дочь к замечанию, стала смотреть в окно и думать про свою личную жизнь с грустью. Ей было уже тридцать пять лет, муж любил ее раз в неделю, по субботам, и даже иногда обещал сводить в театр. Но как только наступало воскресенье, он благополучно забывал об этом. Не до того: впереди рабочая неделя, нужно отдохнуть. И уж точно не в театре, а по-простому, как привыкли, у телевизора или на природе, с удочкой.
– Не выходи замуж, Васька, – в сердцах посоветовала она дочери и чуть не заплакала от обиды.
– Почему? – удивилась та, пытаясь разглядеть за мутным трамвайным окном своего нареченного. И мать не нашлась, что ответить. И ушла в другой конец вагона, чтобы посидеть в одиночестве и подумать о жизни. Так они и ехали еще две остановки отдельно друг от друга, мать и дочь, залитые солнцем, в лучах которого плавала серебристая пыльная взвесь.
А потом на рыночной площади в вагон вошли пассажиры. Много пассажиров. Набились, как цветные карандаши в узкий пенал. И особо нервные с осуждением смотрели на сидевшую у окна на отдельном красном сиденье белую девочку, похожую на альбиноса. И мать быстро почувствовала негодование пассажиров в адрес дочери и пробралась к своему сокровищу, чтобы закрыть его от недоброжелательных глаз цветастой спиной. Так они и протомились, сросшись телами, еще пять длинных остановок, чтобы потом вместе выйти в измученный летней жарой мир, посреди которого сиротливо торчал киоск с надписью «МОРОЖЕНОЕ».
– Хочешь? – вяло предложила Василисе мама, прижимая к груди сплетенную из искусственной оранжевой соломки сумочку.
– Хочу, – вяло ответила девочка.
– Пломбир или крем-брюле? – поинтересовалась из окошечка продавщица, хлопнув целлулоидными веками, покрытыми плотным слоем синих, под цвет киоска, теней.
Услышав заветное «или крем-брюле», Василиса с мольбой посмотрела на утомленную мать и чуть слышно произнесла:
– Крем-брюле.
– А мне – шоколадное, – высказала свое пожелание грустная мама, и ее тут же обдало жаркой волной возмущения.
– Или пломбир, – пронзила ее продавщица гневным взглядом, – или крем-брюле!
– Тогда – пломбир, – послушно согласилась Василисина мама и достала из плетеной сумочки точно такой же плетеный кошелечек.
– Макраме? – поинтересовалась продавщица и сначала протянула Василисе обещанное крем-брюле.
– Наверное, – промямлила не посвященная в тайны ремесла мама.
– Нате, – продавщица, моментально потеряв интерес, выдала сдачу и положила на растрескавшуюся тарелку завернутый в специальную бумажку пломбир.
– Спасибо, – еле выговорила Василисина мама и через пару шагов выбросила мороженое в урну.
– Надо было брать крем-брюле, – девочка с наслаждением лизнула замороженный «гриб», отчего на шляпке осталась бежевая лакированная полоса. – Вкусно!
– Вот и хорошо, – печально вздохнула мама и стала смотреть в зеленую даль аллеи: все лавочки были заняты.
И тогда Василиса забежала вперед и протянула матери оплывающий на жаре гриб:
– Хочешь?
– Нет.
– Крем-брюле, – продолжала соблазнять Василиса, в упор глядя на цветастый материнский живот.
– Идем, крем-брюле, – улыбнулась дочери тогда еще молодая женщина и стремительно зашагала в сторону проглядывавших сквозь пыльную летнюю зелень новостроек.
И Василиса вприпрыжку побежала за ней, на ходу облизывая свой драгоценный «гриб», катастрофически уменьшающийся в размерах. Правда, по пути она еще несколько раз останавливалась, как только ее взгляд натыкался на кого-то, кто внешне напоминал ей того длинноволосого в футболке. И хотя сердце ее предательски екало, проваливаясь в живот, наполненный сладостью, Василиса тем не менее мужественно переносила свои маленькие разочарования, потому что была умной девочкой и точно знала: от судьбы не уйдешь. Именно поэтому она с наслаждением доела мороженое и, преисполнившись лучших предчувствий, помчалась догонять мать, дав себе слово хранить верность возлюбленному из залитого солнцем трамвая.
С того незапамятного летнего дня верность стала отличительной чертой характера Василисы Ладовой. Она была верна родителям, музыкальным кумирам, нескольким киноактерам и будущей профессии, выбор которой состоялся сразу же, как только выяснилось, что крем-брюле – это знаменитый десерт, а не только название мороженого или зефира.
– Кем ты хочешь стать? – снисходительно интересовались взрослые, заранее зная примерный перечень ответов: «врачом», «учителем», «певицей» и т. д. И никто из них не был готов к тому, что изрекала пухлая белоголовая второклассница Василиса Ладова, светло-серые глаза которой смотрели на мир серьезно и строго.
– Кем-кем? – переспрашивали взрослые и бросали беспомощные взгляды на родителей Василисы.
– Кондитером, – терпеливо повторяла она бестолковым взрослым и представляла, как запишет в заповедный лакированный блокнот очередной кулинарный рецепт.
В этот момент в воздухе всегда провисала неловкая пауза, потому что взрослые, как по команде, замирали. Слово «кондитер» в их консервативном сознании рождало стремительный поток вызывающих интенсивное слюноотделение образов, в результате чего перед глазами всплывало натуралистичное изображение трехэтажного торта, увенчанного огромной масляной розой, вокруг которой причудливо завивались белые кремовые вензеля.
«Сладкая женщина!» – многозначительно улыбаясь, перешептывались родительские гости и непритворно ахали, когда повзрослевшая Василиса на вытянутых руках вносила в комнату очередное произведение кондитерского искусства, призванное стать украшением стола.
– Быть тебе поваром, Васька! – гордо крякал отец, а мать строго исправляла главу семейства:
– Не поваром, Юра, а кондитером.
– Какая, хрен, разница, Галя! – пожимал плечами растроганный папаша и тянул к дочери масляные губы. – Дай поцелую!
Василиса, смущаясь, подставляла отцу щеку и торопилась оставить взрослых наедине со своим рукотворным сооружением.