– Не надо! – взбунтовалась Ладова и лихорадочно затрясла головой.
– Брезгуешь, что ли? – скривилась Гулька и с обидой поджала губы.
– Да что ты! – разволновалась Василиса. – Они ж золотые!
– Так золотые и надо, – успокоила ее Гульназ, а Хава Зайтдиновна щелкнула портновскими ножницами, осторожно вытянула окровавленную шелковую ниточку и легко вставила серьги собственной внучки в чужие уши. – На, – Низамова протянула Ладовой зеркало, чтобы та полюбовалась собственной красотой.
Василиса с опаской заглянула в сверкающий серебром овал и увидела свое испуганное лицо, к которому приклеились два золотых татарских полумесяца.
– Теперь ты татарка, – серьезно произнесла Гульназ, а потом задорно расхохоталась: – Васька! Все! Расслабься! А то у тебя вид, словно ты в туалет хочешь!
Низамова вытаращила глаза, надула щеки и напряглась так, что ее смуглое личико побагровело. Абика быстро поняла, кого изображает ее внучка, и захихикала:
– Айда! Есть давай!
Это предложение понравилось Ладовой гораздо больше, чем все остальное. Она с готовностью отправилась на низамовскую кухню и, пока шла, чувствовала, как покачиваются в ее истерзанных ушах довольно тяжелые золотые полумесяцы. А потом на пару с Гулькой они наворачивали кыстыбый[5], запивая их наваристым говяжьим бульоном, в котором плавала мелко порубленная свежая зелень. И абика сидела напротив таких разных девчонок, с умилением переводя взгляд с одного лица на другое, и послушно отвечала на вежливые вопросы Василисы о здоровье, о погоде, о телевизоре, возле которого Хава Зайтдиновна проводила весь день, периодически переключаясь на приготовление обеда или ужина.
Внимание полной белоголовой девочки абике было особенно приятно, потому что она видела, как менялось выражение Гулькиного лица, когда речь заходила о Василисе. И плохо говорящая по-русски татарка ласково называла Ладову «кызым» и подкладывала ей на тарелку очередной кусок, что вполне отвечало духу татарского гостеприимства, согласно которому на столе, равно как и в тарелке, не должно быть пустых мест.
А Василиса этого даже не замечала и бездумно отправляла в рот всякие вкусности, напрочь забыв, что несколько часов тому назад поклялась начать новую жизнь, направленную на похудание. Не помнила об этом и Гулька, капризно отодвигающая от себя то чак-чак[6], то пиалу с сухофруктами. И абика настойчиво продолжала угощать Ладову, таким образом удовлетворяя свою самую насущную потребность – быть полезной взбалмошной худосочной Гульназ, внешний вид которой вполне подходил под жалостливое определение «И в чем только душа держится?». «То ли дело ее подруга: какой простор для души!» – радовалась Хава Зайтдиновна и мечтала о том, что рано или поздно наступит время, когда тонкие низамовские кости обрастут мясом и Гулька станет напоминать девочку, а не высушенное насекомое.
Впрочем, сама Гульназ ни о чем подобном не мечтала. Во сне к ней настойчиво являлся придурок Бектимиров и делал всякие непристойные предложения: крепко прижимался, дышал в висок или в затылок, одним словом, до куда дотянется. Просыпалась Низамова растревоженная, сердитая, срывалась на абику, на родителей и даже всерьез подумывала о том, не рассказать ли все Ладовой, потому что держать все это в себе было невыносимо. Но всякий раз, когда она собиралась «вывалить все начистоту», происходило нечто, что придавало внятный смысл ее жизни и отвлекало внимание от всяких сомнительных глупостей, которые Гулька приписывала вмешательству нечистой силы и никак не связывала с пробуждающейся в себе сексуальностью. К тому же кандидатура Бектимирова никак не соответствовала ее представлениям о настоящей любви. И слава богу, потому что иначе она извела бы себя за то, что испытывает странное влечение к главному врагу всей своей жизни, доставшемуся ей в наследство от отца так же, как и родинка над губой.
Короче говоря, дел у нее было предостаточно, потому что мир был несовершенен и явно нуждался в улучшении. Над ним Гулька и продолжала активно работать, попутно исправляя ошибки природы или неправильного воспитания. Например, в случае с Ладовой.
Низамова пристрастно посмотрела в лицо подруге и смело разрушила царившую за столом идиллию:
– Не думай, Васька, что уши проткнули и дело с концом. У нас с тобой вообще-то другая задача.
– Какая? – Ладова чуть не поперхнулась.
– Худеть! – объявила Низамова, и стало ясно, что если завтра Василиса добровольно не явится на школьный стадион, то она обязательно заставит ее это сделать.
– Я не побегу! – категорически отказалась Ладова и повернулась к абике: – Скажите, чтоб она от меня отстала!
Хава Зайтдиновна пожала плечами: мол, сами разбирайтесь, я-то тут при чем?
– Нашла союзника! – скривилась Гулька, державшая, как она говорила, всю семью в кулаке. – Никто тебе, Василиса, не поможет. Даже температура. Поэтому готовь кроссы, спортивки, и завтра встречаемся в школьном саду в шесть часов утра…
Потом Низамова немного подумала и решила поменять место встречи.
– Не, Васька, не в школьном саду… Я тебя около твоего подъезда ждать буду.
– Не жди, я все равно не выйду, – воспротивилась Ладова насилию над собой. Но не тут-то было: вошедшая в роль гуру Гулька спокойно проронила:
– Выйдешь… Как миленькая! А с тобой – весь подъезд. И знаешь почему?
– Почему? – Василисе стало интересно.
– Потому, что я буду орать. Вот так, – предупредила Низамова и заверещала что есть мочи: – А-а-а-а-а!
От истошного вопля подпрыгнула клевавшая носом в кухонном тепле абика и погрозила внучке кривым указательным пальцем: «Шайтан, кызым!»
– Я-то тут при чем? – как ни в чем не бывало заявила Гульназ. – Это она идти не хочет… Сколько можно уговаривать?
– Не надо меня уговаривать, – рассердилась Ладова и боком вышла из кухни. – Я домо-о-о-ой! – крикнула она Низамовым и начала обуваться.
– Ну и иди! – отказалась Гулька провожать подругу и осталась сидеть рядом с абикой.
«Обиделась!» – догадалась Василиса, но тоже пошла на принцип и мириться не предложила: просто аккуратно притворила за собой дверь низамовской квартиры.
Когда домашние обнаружили изменения, произошедшие во внешности дочери, за столом возникла продолжительная пауза.
– Ты проткнула уши? – задала глупый вопрос Галина Семеновна, а Василиса молча кивнула головой, качнув золотыми полумесяцами.
– Покажи, – на секунду заинтересовался Юрий Васильевич, а потом снова уткнулся в тарелку: на ужин были жареные караси. И есть их нужно было медленно, тщательно пережевывая рыбье мясо, чтобы, не дай бог, не пропустить кость, так и норовившую впиться в горло.
– Юра! – старшая Ладова жалобно посмотрела на Василису. – Юра! Ты видишь?
– Вижу, – буркнул Ладов, вытащил изо рта кость и, рассмотрев ее, аккуратно выложил на ободок тарелки.
– Васенька, – жалобно произнесла Галина Семеновна. – Ну почему ты не посоветовалась?
– Потому что было не с кем, – честно ответила Василиса. – Вас рядом не было. Да и потом я и сама не ожидала…
– Ну как же так? Не ожидала? – Никак не могла взять в толк Галина Семеновна. – Ты что, в одну секунду решила? Сидела-сидела и решила?
Ладова не рискнула посвятить родителей в перипетии своего сложного выбора и просто кивнула головой в знак согласия.
– И кто же это тебе сделал? – разволновалась Галина Семеновна, потому что больше всего на свете боялась инфекций, не подчиняющихся лечению. Соответственно, как только она предположила, что прокалывание происходило не в косметическом кабинете, воображение сразу же нарисовало ей грязные иглы, лежащие рядком на белом лотке, грязные руки и в перспективе – очередь в СПИД-центр.