— Останови здесь, — произнесла Морвенна, возвращаясь домой после того, как она наконец выследила Лиз Чэпмен. — На следующем повороте налево.
Лили Ховард остановила машину у садового рынка, который привлек внимание Морвенны, когда они ехали к Лиз. Рынок располагался в стороне от главной дороги и был окружен высокой зеленой сеткой, защищавшей его от резкого восточного ветра, и рядами деревьев в кадках.
Это место напоминало необитаемый остров, волшебный оазис с буйной растительностью среди фермерских полей, безопасную гавань, где можно укрыться от шторма. Морвенна вышла из машины в тот самый момент, как выключился мотор. Надела солнечные очки, закинула сумку на плечо и направилась к входу. Лили Ховард семенила за ней, отставая на пару шагов.
На полупустой парковке легкий ветерок, похожий на дуновение, колыхал кроны деревьев, заставляя зеленые листья переливаться серебром, красным и янтарным цветом. Морвенна взяла тележку и под перешептывающимися ветвями направилась в главный питомник, ссутулив плечи и наклонив голову.
Ей безумно хотелось купить какое-нибудь растение. Растения в кадках — огромные, роскошные, раскидистые и высокие, покрытые зеленью кусты помогли бы ей справиться с чудовищной холодной болью, которая разрывала ее на части. И еще ей хотелось купить цветочные горшки. Большие кадки, почти размером с бочку, покрытые глазурью китайские горшки, медовые бока которых вручную расписаны иероглифами, сулящими мир, гармонию и всевозможные духовные, благотворные новые ощущения. Пока Морвенна пыталась утешиться, Лили купила два поддона с шалфеем по сниженной цене и упаковку таблеток от слизней.
Когда женщины наконец вернулись в монастырский дом, потребовалась помощь трех студентов, чтобы разгрузить машину.
Тем временем в мастерской Джек Сандфи рисовал, не замечая ничего вокруг. Он был поражен тем, что происходило в его душе, которая все эти годы спала и наконец проснулась. Одолжив у австралийки карандаши, он работал весь оставшийся вечер четверга, делая случайные наброски на снежно-белой фотобумаге, а позже начал писать углем и пастелью на грубых блистах цвета терракоты — страница за страницей, не в силах остановиться. Хотя он делал так лишь потому, что знал: как только он закончит рисовать, начнется творчество. Он чувствовал, что не готов, потерял форму, заржавел — и понимал, что творчество может поглотить все его существо.
Это приводило его в возбуждение и в то же время ужасало. Джек осознал, что совсем забыл, это чудесное ощущение — находиться на грани, заглядывать в головокружительные глубины бездны.
Джек прервался и перевел дыхание единственный раз — когда девушка-австралийка принесла тарелку с сыром и луковыми булочками, упаковку вкуснейших яблочных пирожных и пакет пива. Но даже тогда, хоть они разговаривали и пререкались, все мысли Джека, которые рождала раскаленная добела, стремительно вращающаяся спираль его мозга, были нацелены на мольберт.
Она вернулась на закате, одетая в короткое летнее платье, и принесла тарелки с макаронами и бутылку красного вина. К тому времени дневное небо потускнело и стало золотисто-коричневым и темно-синим, а Джек наконец преодолел разочарование оттого, что не в силах больше ясно и четко отображать свои мысли на бумаге. Но он был уже близок к цели. Руки болели от напряжения, и, хотя краем глаза он видел, что блондинка наблюдает за ним с чувственным голодным любопытством, ему было все равно. Они вместе поужинали, в уютной тишине, сидя рядом за одним из столов.
Когда наконец стемнело, Джек включил мертвенно-холодные лампы в студии и принялся рыскать по мастерской, словно стервятник. Он сновал как обезумевшая птица, искал под верстаками, на полках, в шкафах рассматривал длинные стальные прутья и проволоку различной толщины для каркаса скульптуры. Он нашел нетронутый мешок тонкого гипса, проволочную сетку и огромный пакет древесной стружки, которая была нужна, чтобы скелет его мыслей обрел форму.
Джек работал, охваченный лихорадочным стремлением к цели. Он очистил место, нашел инструменты, пластиковую миску, рашпиль, известняк, огромный неотесанный кусок дерева должен был заменить постамент, нож для гипса, молоток и гвозди. Его руки были заняты, он черпал энергию в душе, лелея знакомые ощущения, заставляя свой мозг играть образами, которые еще формировались и видоизменялись, — словно дегустатор, пробующий на вкус тонкое дорогое вино, которое приводило его в дикий восторг.
Джек невольно улыбнулся. Это было не столько творчество, сколько первооткрывательство, и, когда Джек понял, что наконец нашел, то, что хотел — недолговечное, радостное ощущение нового рождения, облегчения и глубокого понимания которое подтолкнуло процесс, сменило угол его зрения, заставило его воображение развернуться и прорабатывать детали, изменять и подстраивать каждый угол и грань.
Когда от искусственного света заболели глаза и потускнели краски на шероховатых листах с набросками, прикрепленными к доскам вокруг верстака, опьяневший от удовольствия и предвкушения, Джек поднялся наверх, на чердак яблочного склада, где было чисто и убрано. После пустой мастерской чердак казался очень уютным. В окно на деревянной крыше, напоминающее кусок серой ткани, приклеенной к потолку, проникали мягкие тени разных оттенков.
Джек допил банку пива, которую взял с собой в постель, и растянулся на девственно-голубом покрывале. Мягкий матрас продавился под тяжестью его тела, словно заключив в теплые объятия. Это было замечательно. Джек скинул ботинки и закрыл глаза. В его голове, словно горящая на черном полуночном небе звезда, путеводная комета, светилась одна мысль.
Спустя несколько мгновений он уже спал.
И впервые за многие годы Джеку снились сны, глубокие, чистые и светлые: изящные контуры, свет, шорох угля по грубой бумаге и мягкое, влажное и теплое, почти чувственное наслаждение от прикосновения к гипсу, покрывающему проволоку, известняк и древесную стружку.
Проснувшись в пятницу утром, Джек немедленно принялся за работу.
— Так, значит, Джек Сандфи женат? Нет никаких сомнений?
Поздно вечером в пятницу Клер разлила вино по бокалам и один из них протянула Лиз через стол.
Лиз кинула в рот горсть орешков кешью и кивнула.
— Угу. Никаких сомнений, точно, очень основательно женат. Но, честно говоря, не уверена, что мне хочется об этом говорить. Его жена — это жуть какая-то. Итак, вот мой план: завтра я поеду в Суоффхэм и пообедаю с Джеком. Постараюсь держать дистанцию и сохранять хладнокровие, проведу интервью, особо не высовываясь, обналичу чек и буду жить дальше. Конец. Будем считать, что я извлекла полезный опыт.
Клер обдумывала возможные варианты, выбирая целые, не раскрошившиеся чипсы из миски, которая стояла перед телевизором.
— Прекрасно. И ты думаешь, тебе удастся это сделать?
Лиз нахмурилась и неодобрительно фыркнула.
— О'кей, о'кей, — произнесла Клер защищаясь. — Просто дело в том, что ты… — Она замолчала. Лиз улыбнулась: Клер пыталась облечь свои мысли в более тактичную форму, чем те слова, которые готовы были сорваться с ее языка.
— Я хочу сказать, что, насколько я знаю, написать объективную статью всегда гораздо сложнее, когда испытываешь к кому-то такой острый интерес. Или к чему-то, — поспешно поправила она. — Ты же сама сказала, что тебе нравится Джек Сандфи.
— Нравился, прошу обратить внимание, я говорю в прошедшем времени, нравился раньше, — отрезала Лиз, — поэтому я и попала в эту переделку.
А эта Морвенна просто наводит ужас, скажу я тебе. Мне на самом деле показалось, что сейчас она набросится на меня с ножом. Одному богу известно, что там у них произошло. — Лиз сделала паузу, пытаясь выковырять застрявший в зубе кусочек кешью. — Редакторша «Чао» сказала, что нужен эмоциональный подход. Знаю, будет нелегко, но я уверена, у меня получится. Я вообще думала, не отказаться ли от всей этой затеи, но, если я этого не сделаю, сладкая парочка окажется в выигрыше.