Том и Джо крепко спали в своих спальнях. В тишине можно было различить мерные звуки их дыхания, такие же успокаивающие и безмятежные, как звук океанских волн. Майк так и не забрал детей: еще одно звено в цепи нарушенных обещаний.
Не оглядываясь, она выключила свет в спальне, и мотыльки наконец разлетелись. Шторы подождут до завтра.
Позади, в полутьме, кот повернулся на бок, встал и засеменил за ней. Выйдя на лестницу, Лиз вдруг остановилась. К теплым летним ароматам примешивался еще один менее приятный запах, едкий и знакомый, совершенно не похожий на сладкие ароматы вечера.
Подняв хвост, Уинстон скатился по лестнице, возмущенный тем, что она могла подумать, будто странный запах его лап дело. Лиз улыбнулась и закрыла дверь. Может наконец у нее появился нюх на дерьмо?
— А какие пробки, боже, ты и не представляешь себе, какие пробки! Мы стояли часами, часами. А стоянка…
Настоящий Джек Сандфи поднял глаза к небу. Его подруга Морвенна даже не посмотрела на него и не подняла головы, когда он зашел на кухню.
Они не были женаты. Джек подозревал, что если бы они поженились, то уже давно бы развелись и разбежались в разные стороны, забавляя и ужасая своих новых любовников историями о преувеличенной жестокости друг друга и унижениях, которые им пришлось пережить. Вместо этого их отношения, свободные от социальных условностей, процветали, как какой-нибудь смертельный ползучий сорняк, беспощадно оплетающий их своими отростками. Как только кто-то из них решал вырваться и уничтожал одно узловатое зеленое щупальце, на его месте тут же вырастало другое и стискивало их еще сильнее.
Морвенна так и не повернулась в его сторону.
На кухне было темно, несмотря на больнично-яркий свет флуоресцентных ламп, спускавшихся с готических балок старого монастырского дома, в котором они жили. Большой черный кот, лежащий на буфете, приоткрыл один горчичный глаз и несколько секунд смотрел на Джека, потом слез с разделочной доски и плюхнулся на ковер. Подняв хвост, кот, покачиваясь, вышел в прихожую, оставив Джека один на один с Морвенной.
Джек не помнил точно, когда в последний раз был дома. Может, несколько часов назад, может, день, два, а то и неделю: все оставалось точно таким же, как раньше. Летний букет в вазе на столе. Грязные сковородки, отмокающие на подоконнике, кот, Морвенна. Он вытащил стул из-под длинного обеденного стола. Стул заскрипел, задев плитку, и Джека передернуло. Он поморщился и так старательно изобразил раздражение, что даже забыл о выдуманных пробках на дорогах Норвича.
— Кстати, тебе привет от Тилли Моррисон. Она сказала, что позвонит тебе на неделе, хочет увидеться. Я встретил ее у входа в «Джерролдс» с новым парнем. Такой здоровый блондин, не помню, как его…
Морвенна все еще его игнорировала.
Сандфи не мог оторваться от ее спины: нежная белая кожа между лопаток. У нее были ярко-рыжие волосы и поразительно прозрачная кожа: свойство, присущее только рыжеволосым. Она мыла посуду в сине-белом полосатом фартуке и желтых резиновых перчатках. Джек чувствовал запах отбеливателя.
Под фартуком на ней было вечернее платье в блестках. Джеку показалось, будто она мурлычет себе под нос, но он был не уверен. В его голове смешалось столько звуков, что ему стоило больших усилий разобрать, какие из них поступают извне, а какие возникают в его мозгу.
Джек решил не садиться, а только тяжело облокотился на край стола, крепко схватившись за столешницу, чтобы не потерять равновесие.
— Так вот, я пригласил Артуро и Филипа пропустить по маленькой… совсем по чуть-чуть. Роджер и Гермиона сказали, что у них другие планы. Я подумал, ты не будешь против. Я думал, тебе захочется повидать Пипа, он только что вернулся из Штатов, знаешь, Нью-Йорк и все такое… А у тебя как дела? — последние слова он выпалил скороговоркой. От напряжения у него стянуло голосовые связки, голос стал сдавленным. Джек ждал своего приговора.
Морвенна повернулась всего на сантиметр — так, что он едва мог видеть ее профиль.
— Отлично, Джек, — произнесла она нежнейшим голосом, оглянувшись через белоснежное плечо. — У меня все отлично.
Джек поморщился и согнулся пополам, будто она ударила его в солнечное сплетение. Ее ответ пронзил его насквозь, как копье пикадора — быка. Внешне безобидный ее ответ, замаскированный яркими ленточками, был жестоко нацелен в самое больное место и глубоко задел его. Ее ответ не повредил никакой жизненно важный орган, но заставил его почувствовать себя усталым и отвлек от цели. Ее следующие слова добили его окончательно.
— Ну и где же они, твои друзья? Где Филип, Артуро, остальные? Мне кажется, там был не один только Пип. Грохот был такой, будто роту солдат привезли.
— Они в летнем домике. Я подумал, что ты не захочешь пригласить их в дом. По крайней мере, не всех.
Морвенна кивнула.
— Красивое платье, — проговорил Джек и придвинулся чуть ближе. Он понял, что ляпнул что-то не то, как только слова вылетели изо рта.
Она обернулась. На густо накрашенных черных ресницах, обрамлявших ее оленьи глаза, повисла одна огромная прозрачная слеза. Другая, одновременно, будто так и было задумано, скатилась по щеке. Когда-то ее слезы трогали его сердце; сейчас же его только передернуло.
В бесстрастном свете кухонных ламп на ее маленьком лице в форме сердечка отчетливо проступала каждая морщинка, каждая огреха макияжа; она была похожа на труп, накрашенный веселым гробовщиком.
— Фредди и Эллис тоже понравилось, — произнесла она дрожащим, напряженным голосом, срывающимся на плач.
Джек отвернулся, но только чтобы услышать истеричный всхлип, предвещающий новый удар.
— Джек, ты сказал, что вернешься домой вчера вечером. Ты же мне честно пообещал… хотя, наверное, после стольких лет мне ли не знать, что тебе нельзя верить. Я приготовила праздничный ужин — запекла целого лосося в сметане! И все пошло прахом, разумеется, все испорчено.
Не обращая внимания на резиновые перчатки, Морвенна взяла сигарету из блюдца, полного окурков и пробок, и сделала долгую затяжку.
Джек понятия не имел, о чем она говорит, но его это особенно и не заботило. У них с Морвенной частенько такое бывало.
Как же ему хотелось выпить.
Как-то раз Джек заявил, что алкоголь — своего рода разрешенное законом обезболивающее, которое смягчает острые углы существования, притупляет слишком интенсивные переживания. Без алкоголя мысли были бы слишком сложны, слишком глубоки, и жить было бы невозможно. По крайней мере, так он всем говорил. Он никогда не увлекался наркотиками: так, изредка покуривал травку. Еще не хватало освободить его и без того беснующийся разум. Алкоголь же, напротив, держал его на цепи, действовал как жидкий анальгин.
Однажды, стоя на кухне, Джек испытал момент божественного откровения. У него было видение. Когда он закрыл глаза, его сознание ускользнуло от него, вырвалось, отыскало лазейку и теперь наделяло разные предметы каким-то неземным свечением вроде ауры или короны. В голове промелькнула мысль: а что, если он вошел в то таинственное состояние, которого добиваются гуру? Состояние души, где время и пространство прекращают существовать и все мысли сливаются в одну.
Как жаль, что Джек так и не вспомнил об этом, когда протрезвел.
Когда Морвенна заговорила, все предметы в кухне исчезли, и Джек мог видеть только паутинку морщин, прорезавшую ее кремовую кожу над идеально накрашенной верхней губой.
— Почему ты каждый раз так со мной поступаешь? — всхлипывала она. — Скажи почему? Я все тебе отдала. Ради бога, что я такого сделала, чтобы заслужить эти издевательства?
К сожалению, на этот вопрос Джек Сандфи, гуру и маленький божок, ответить не мог. Он закрыл глаза, чтобы не ослепнуть от света, исходящего от губ Морвенны, ступил в темноту и позволил мраку поглотить его целиком.
Джек ощутил облегчение. Огромное облегчение. В открывшейся перед ним темноте было холодно и спокойно, и единственный звук, который донесся до Джека, прежде чем он погрузился в черную яму, был стук его черепа о край дубового стола. Но и этот звук показался ему абстрактным и отдаленным эхом.