Он уже было обрадовался, как неведомым образом к мощам царевича пришёл бесноватый. Укушенный он оказался, да на последней стадии перерождения, а возле гроба аккурат переродился, а как переродился, так бросился на людей! Все врассыпную, в давке больше задавили, чем он смог бы покусать. Благо, служивые не из робких оказались, мигом беса на куски порубили, да со святого собора вынесли. Да толку-то!
В народе слух прошёл, что предал, мол, он, Василий Шуйский, свою веру, с мертвяками якшаться стал, да мор на русскую землю навёл. Глупых и дураков казнили, прелестные письма собрали и уничтожили, да больно много свидетелей того было, трудно исправить. Всем языки не вырвешь. Что же это за ирод такой был, что смог всё это сделать?
Василий Шуйский по прозвищу «Левая рука» крепко задумался, пытаясь сообразить, кто же мог с тёмными силами союз заключить и так его изощрённо подставить. На многих пало его подозрение, но все мелкие людишки, без связей и ума изощрённого, да с чернокнижниками не знались. Значит, кто-то со стороны это мог быть, и малоизвестный. В тени любит держаться, тварь… Ну, на всё воля Божья, чай, разберусь! Не иначе, то поляки порчу навели, больше некому, а то и северные ведьмы, как слух один ходил, но это уже шведы зарятся али англичане. А и татары крымские с султаном турецким могли в том подсобить, и колдунов своих мерзопакостных наслать. Могли, могли, басурмане подлые.
Шуйский крякнул, потом чихнул и поёрзал на жёстком царском троне. Всё только начиналось, а чем закончится, то неведомо ему. Эх, надо было тоньше сыграть, тоньше, но что получилось, то получилось. А тут ещё новая напасть!
На юге поднялись массы народные: беглые холопы, крестьяне, казаки, посадские люди, стрельцы, а во главе их стал беглый боевой холоп Болотников. Да и не только они, к ним же переметнулись и рязанский воевода Сунбулов, и дворянин Прокопий Ляпунов. Те возглавили мелкопоместное служилое дворянство, что не захотело его признавать царём. Но ничего, стоит искать пути к Сунбулову и Ляпунову, а с Болотниковым разберёмся позже!
Устав думать думу горькую, Шуйский прикрыл глаза и задремал, начиная потихоньку клевать носом.
Старый инок вновь сидел за столом, аккуратно вычерчивая буквицы на куске пергамента.
«Сего июля в 13 день духовенства моего лета 7114, а от Рождества Христова 1606, крестьянин Григорий Климентьев, идучи с Устюга ко Всесвятскому погосту, внезапу бысть в расслаблении, прегнушася бо его ноги, пал на землю. Лежащу же ему нападе на него сон тонок, и се слыши глас к нему глаголющих: 'Иди во град и повеждь князю и гражданом, яко даде Бог победу на поляков и Литву, за что благодари Бога и пречистую его матерь, а собою бы в гордости не хвалилися. Мы же тебе, сие глаголющие Прокопий и Иоанн, юродствовавшие во граде Устюге, и преподобный Варлаам, иже приде из Новаграда с Хутыня, поспособствовали нам; а ныне же шествуем к граду Устюгу, возвратившиеся с победы».
Старый монах задумался, писать дальше или не писать. Капля чернил начала медленно ползти по кончику пера, собираясь в большую каплю, и готовилась вот-вот пасть на пергамент. Заметив это, чернец стряхнул её обратно в медную чернильницу. Наконец, он решился.
«А в 17 день июля тот же крестьянин вновь впал в слабость и долгий сон, а вечора заснул, а в полдень поднялся. И поведал он жонке своей, а та другим рассказала, и сам он подтвердил бысть при народе. И приходил к нему святой Георгий, да на коне белом, и молвил, руками окровавленными к телу прижимая меч свой вострый: 'Настала беда великая, и восстанут мёртвые и восставать и дале будут, пока святость да благость людская их на том не остановит. А надобно на то, шоб пришёл в наш мир кто с другого мира и поверил в святость свою и других научил тому, а если не бысть тому никогда, то нескоро люд русский с той напастью справится. А через них и дальше она пойдёт. А и на всё воля Божья! Бог не на небе, Бог в душе должон быть! Позабыли люди Бога, прогневили его, за хлеб и власть передралися, за то и карает он их дланью своей. За наши пригрешенья придёт в этот мир безбожник и с безбожниками сразиться за Господа нашего, аминь! А и недобрый молодец звать его позывать! А о том, мало кто знать будет. Да и на всё то воля Господа нашего преславного, аминь!»
На том блаженный крестьянин более ничего и не сказал, а потом и то забыл, что сказал. А через два дня заболел падучей, да в муках помер. А рассказ его многие помнят, да друг другу передают. А што оно всё значит, и кто это с другого мира, так-то загадка большая, и не знамо никто про то'.
Чернец задумался. Непонятно сие пророчество, туманно оно, а мертвяков всё более и более становится, скоро и за околицу не отойдёшь, и за стену монастырскую не выйдешь. Крестьяне бегут под защиту стен, либо работают только с охраной. Поля необработанные стоят, а скоро уборка, кто же хлеб да зёрна другие будет убирать? А ежели не убирать, так на то опять голоду быти.