Выбрать главу

Коварна и опасна эта лукавая, лживая способность человека — она подстерегает и ставит силки, с той или иной степенью изощренности, каждому; опираясь в своем коварстве на глубину внутренней опустошенности, при этом, не обращая внимание ни на воспитание, ни на образование, ни на возраст, ни на пол или социальный статус — под ее прицелом все: от беспринципного хулигана, вышибающего зубы более слабому, до миловидной, благочестивой и пожилой церковной прихожанки, со снисходительной улыбкой учащую своих внучат затепливать лампадку перед вечерней молитвой.

Приятель Игоря, не сломавшийся под гнетом «краснопузых» в колонии для несовершеннолетних, еще несколько раз ударил Женю.

* * *

Женя кое-как снял и отдал галстук Игорю, который тут же его, с остервенением скомкав, бросил на грязный подъездный пол. Все пятеро присутствующих принялись смачно харкаться на него, напрягая свою носоглотку и, выдавливая из последних сил, провонявшие куревом сопли и слюни. Исплевавшись до восторга, обтерев о потрепанный галстук ноги, кто-то предложил нацепить его вновь на шею Жени…идея понравилась. Женя отказался, тогда четверо из пятерых стали его избивать, он зажался в угол, присел на корточки, поджал ноги к груди и закрыл голову руками…

Женя сам повязал себе на шею оплеванный и грязный от ботинок галстук. Игорь, бывший председатель Совета отряда, затянул узел лично под мерзкий хохот, затянул так, что его пришлось срезать…уже дома.

На следующий день Женя в школу не пришел, после этого случая, он появился в школе несколько раз, на итоговых контрольных, появился в галстуке. На каникулах его родители поменяли квартиру. До милиции дело не дошло.

* * *

«Четверо из той компании негодяев растворились в своей мрачной жизни, так и не оставив после себя ни доброй памяти, ни следа. Пятый из них, я уважаемая, Валентина Павловна», — рассказчик, мужчина за сорок в свитере и джинсах, вдруг обратился к сидящей у окна купе и морщившейся от услышанного пожилой женщине. «Поэтому, уважаемые соседи, — и тут мужчина окинул других ехавших в купе пассажиров — пару молодоженов, — когда вам говорят, даже такие убеленные сединами люди, как Валентина Павловна о ужасах той страны, в которой она родилась и жила и, в которой вам посчастливилось не пожить, не верьте…ужас создали мы сами и такие, как Валентина Павловна. Я сутки слушал, как вы выживали под гнетом бездарного начальства, страдали зимой из-за очередей за молоком, когда и детей кормить надо и на работу бежать, когда вы на талоны покупали носки и мыло по два куска на месяц, слушал и молчал. А мы ведь с вами не только с одного города, мы с одного района, вы и мой отец работали на одном заводе. На том самом заводе, где вы, будучи заведующей складом продавали предназначенный для рабочих товар: холодильники, телевизоры, магнитофоны и многое другое через оборзевшие кооперативы в три-четыре раза дороже. Вы же наглый спекулянт, Валентина Павловна, вам ли плакать и клянить ту страну, которая дала вам все, что вы имеете и на агонии, которой вы неплохо подзаработали? Вам ли снисходительно и ласково бросать в мой адрес, что я тоже, слава Богу, не застал всего дурдома, потому что родился на закате страны, так сказать?».

Валентина Павловна покраснела, глаза зло сверкнули: «Не тебе, бандит, меня учить, понял?!»

«Да какой я бандит, Валентина Павловна? Пока вы мошну набивали, спекулируя…чем? Правильно! Тем, что принадлежало не вам, но при этом, страдая от …цензуры, чего там еще?.. ненужных партсобраний? нехватки свободы? Я, вот, пионеров бил, боролся с цензурой, ненужными партсобраниями, нехваткой свободы, так сказать, как мог… Так что, неуважаемая Валентина Павловна, мы с вами по одну сторону, а Женя в оплеванном пионерском галстуке по другую», — глаза мужчины источали грусть, тоску вперемешку со злостью и желанием сделать больнее более себе, чем своей пожилой попутчице; он пристально взглянул на своих молодых попутчиков, — и мне бы не хотелось, чтобы вы и ваши дети были с нами… на нашей стороне».