– Я знаю, Алиса! Я точно знаю, что права! Поверь мне!!!
Верилось с трудом, если честно.
– Если вдруг со мной что-то случится в скором времени, то из-за этого! Никто, никто мне не верит, даже ты! Но если со мной что-то произойдет, то все поверят!
Поверила, как ни странно, одна Алиса. Ни участковый, ни следователь, ни работники прокуратуры, никто не желал быть замешанным в этом, как они полагали, глупом деле. Никто не хотел выставлять себя на посмешище.
– Может, она сама прыгнула под машину, понимаете? – горячился прокурорский, настоятельно рекомендовавший ей забрать у них заявление. – Сначала нагнала на всех страху, а потом, когда не получилось никого убедить, взяла и свела счеты с жизнью таким вот образом.
– Но зачем?! – непонимающе моргала Алиса. – Зачем ей это?!
– От одиночества. Она была по-своему несчастным человеком. Одиноким!
Алиса тоже была одиноким человеком, но прыгать под машину с целью погибнуть под ее колесами совершенно не собиралась. И еще с десяток одиноких знакомых у нее был с такими же жизнеутверждающими, как у нее, принципами. Многие находили в одиночестве массу преимуществ. Она, к слову, тоже.
Не хватало ей только бабушки! Старенькой, ворчливой, любящей ее всем сердцем. Ее Алисе очень не хватало. А в остальном…
Она прекрасно обходилась без сестер и братьев. Их у нее никогда не было, и знать, как ей жилось бы с ними, она не могла, потому и не тосковала по ним.
Отца она тоже не знала никогда. Мать так и не удосужилась объяснить, что это был за аист. Сама навещала их с бабушкой крайне редко, и то пока жила одиноко и беспутно. Алиса не помнила ее визитов, была тогда слишком маленькой. Потом мать обзавелась семьей где-то в Челябинске и забыла об их существовании вовсе. Алиса слышала краем уха разговор бабушки с соседками, что у матери будто родилась двойня, что жизнь у нее идет обеспеченным и налаженным курсом, но настырно не интересовалась и не переспрашивала. Ей вполне хватало бабули.
Потом бабушки не стало, и в жизни Алисы образовалась гигантских размеров брешь. Залатать ее кое-как Алисе стоило двух лет жизни. Попривыкла, смирилась, но нет-нет да и кольнет в сердце…
Алиса попыталась шевельнуться, и тут же все тело свело мучительно болезненной судорогой. Особенно сильно болело чуть ниже левой лопатки. Туда ее ткнули острым предметом – может, ножом, может, шилом, – когда она вышла за порог квартиры, откликнувшись на звонок в дверь.
Она попалась? Попалась.
– Дурочка ты моя, дуреха, – качнула бы головой бабуля, предугадай она злой умысел во вполне безобидном, на Алисин взгляд, звонке. – Чего ты поплелась к двери-то? Кто мог позвонить? На двери-то домофон! Зачем кто-то знакомый да добрый стал бы звонить? Он бы от подъезда тебе звякнул.
Да! А кстати! Позвонили в дверь, не в домофон, стало быть, тот, кто звонил, либо хитростью пробрался в подъезд, либо жил в нем. Так ведь получается?
Получается так, только вот не могла Алиса представить себе ни одного своего соседа подстерегающим ее у квартиры с острым ножом в руке. Все добропорядочные, безобидные, солидные люди. А тут действовал убийца. Вон как мастерски ткнул ее под левую лопатку. Наверняка в сердце метил, да промахнулся.
Алиса в деталях вспомнила, как слышала чужое дыхание. Она точно его слышала, у нее от этого аж мурашки под халатом побежали. И все равно вышла на лестничную клетку. Зачем, спрашивается?! Затем, чтобы злоумышленнику создать идеальные условия для покушения на саму себя? Получается, так…
– Господи, как же больно, – прошептала она и снова попыталась шевельнуться.
Боль, как по приговору, тут же вернулась, заставив ее замереть. Алиса зажмурилась, полежала немного, привыкая к страшной судороге, и снова пошевелилась.
Нет, невозможно ни тронуться с места, ни перевернуться, ни кричать, она уже пробовала – не вышло ничего, кроме сипа. Ноги одеревенели, сердца не слышно. В висках только постукивает. Методично так, шелестяще.
Тук-шик-тук-шик-тук-шик… Потом тихо и снова-здорово: тук-шик, тук-шик…
Глухой стук становился все болезненнее и громче, и она вдруг поняла, что это конец. Еще минута-другая – и мозг ее взорвется. Алиса выгнула спину в промокшем насквозь от крови халате, застонала и раскрыла глаза.
Прямо рядом с ее щекой стояли мужские грубые ботинки черного цвета. Стояли, не двигаясь. Она снова застонала, ботинки шевельнулись, носы их разошлись в разные стороны. Алиса подняла глаза вверх, увидев теперь вполне отчетливо обтрепанную кромку сатиновых брючин. Дальше взгляд не полз, веки не хотели подниматься, будто придерживал их кто медными пятаками, какие на глаза покойникам раньше клали, бабушка рассказывала.