– Буду.
Пауза.
– Нет, вряд ли она снова позвонит.
Гляжу на него, он поднимает бровь, ждет продолжения.
– А если позвонит, я дам ей ясно понять, что знать ее больше не хочу. В конце концов, мы взрослые женщины. Что она задумала? Будет преследовать меня? Угрожать? Залезет на крышу и станет кричать о нашей с ней тайне?
Поток моего красноречия быстро иссякает. Проходит минута.
– Знаешь что? Я все принимаю слишком близко к сердцу.
– В общем-то… – с сомнением в голосе начинает Юан.
– Нет, правда, так нельзя. Ей самой, наверно, от всего этого не по себе, и…
– Ей никогда не бывает не по себе. Ее ничем не прошибешь, – перебивает он.
– Но она могла измениться.
– А ты изменилась? Или я, например?
– Мы с тобой… – Я думаю. – Ну… и да и нет.
– Только не позволяй ей себя одурачить. Ты прекрасно знаешь, на что она способна.
Я вспоминаю: да, пожалуй, она столько врала в своей жизни, столько людей от нее пострадало… я даже невольно вздрагиваю.
– Как думаешь, она собирается сюда вернуться? – Проглатываю комок в горле. – Думаешь, станет рассказывать всем про Розу?
– Не знаю, – говорит Юан; лицо озабоченное. – Думаю, все возможно… если только она не сделала операцию по трансплантации личности.
Совсем не это я хочу от него услышать. Коленки дрожат, и я плюхаюсь на стул.
– И что же мне делать?
– Веди себя спокойно, говори с ней дружелюбно. Постарайся узнать, чего она хочет.
– По принципу «с друзьями будь близок, а с врагами еще ближе», так, что ли?
– Точно.
– Ты и правда считаешь, что она мой враг?
– А ты сама подумай. Вспомни, как она себя вела.
Я думаю.
– Ну… не такая уж плохая она была… не всегда, правда.
– Она всегда заставляла тебя плясать под свою дудку.
– Так уж и всегда… – медленно говорю я. – Порой мне казалось, что мы с ней занимаемся перетягиванием каната…
В коридоре скрипит пол, мы оба смотрим туда. Господи, как это Тому удалось незаметно прокрасться через сад? Мы слишком увлеклись разговором. Стоит перед нами босой, чешет в паху.
– Грейс, а я заболел.
– Бедняжка. – Гляжу на него с состраданием. – Тебе все еще плохо?
– Нет, уже немного лучше. – Он щурит на меня глаза. – Солнце на улице какое-то слишком жаркое.
– Слышу голос истинного шотландца! Хочешь полежать здесь?
– А можно? А то я в доме совсем один…
– Ну конечно можно.
Юан слегка хлопает его по спине и ведет в спальню. Кровать застелена, я сдергиваю покрывало.
– Залезай, малыш, – говорю я, стараясь придать голосу интонацию веселой и заботливой няньки. – Сон для тебя – лучшее лекарство.
– Жалко, что в этой постели никто никогда не спит. – Он бросается на кровать, обнимает подушку. – Когда у нас гости, они всегда спят в доме. Вот будет мне восемнадцать лет, надеюсь, папа разрешит мне жить здесь, будет у меня такая холостяцкая нора, знаете… А для работы ему вполне хватит места и света в двух комнатах наверху. – Он открывает один глаз. – И для вас тоже, Грейс. Понимаете, я уже буду большой, мне нужно будет свое местечко, потому что я ведь буду приходит поздно… и все такое.
– Сара тоже глаз положила на это бунгало, Том. А она на два года старше.
– Так она ж не собирается все время торчать дома. Как кончит школу, так сразу в университет поедет учиться. – Широко зевает. – Да и мама действует ей на нервы.
– А ты думаешь, просто быть мамой? – спрашиваю я, подтыкая вокруг одеяло. Вспоминаю про Эллу, и снова на сердце ложится камень. – Порой хочешь сделать что-то хорошее, а получается наоборот.
– Я очень хочу есть.
– Потерпи, тебе еще рано есть. Вот проснешься, я тебе что-нибудь приготовлю вкусненькое. Обещаю.
– Спасибо, Грейс. Вы такая клевая.
Я приглаживаю ему взъерошенные волосы. Длинные ресницы его ложатся чуть ли не на полщеки, нос усыпан веснушками, рот широкий, уголками вверх, словно он постоянно улыбается. Он так похож на Юана, что мне даже смотреть на него больно.
Домой я прихожу позже девочек. Они уже в гостиной. Элла лежит на диване на животе, подложив под голову учебник вместо подушки и закрыв глаза. При этом она лениво накручивает волосы на палец левой руки. Другая рука, свисающая чуть ли не до пола, тянется к Мерфи, который, опередив меня, врывается в комнату. Дейзи сидит боком в мягком кресле, свесив ноги через подлокотник, на коленях у нее какая-то научно-популярная книжка, и, когда я вхожу, она поднимает голову.
– Мам, а ты знала, что химику Антуану Лавуазье во время Французской революции отрубили голову на гильотине? А перед этим он объявил своим друзьям, что, когда голова его отскочит, она будет еще очень долго моргать. – Она снова смотрит в книгу. – И последний раз он мигнул через пятнадцать секунд после того, как его обезглавили.