— Предположение Девятова о связи с заграницей, видимо, подтвердилось. Теперь на очной ставке с Бабкиным и другими он волей-неволей заговорит. Не любят уголовники этих продажных шкур. Вот, кажется, в ином ничего человеческого не осталось, а все же где-то в глубине теплится чувство к Родине.
Полковник ушел, сказав, чтобы я долго не залеживался, тем более, что меня ждет чертовски интересное и трудное дело; и я остался один со своими мыслями, однако они стали еще темней. Если раньше я только предполагал, что жизнь Гали в опасности, то теперь это стало действительностью.
На миг я представил себе Галю, бледную, холодную, с потемневшими веками, которые уже никогда не откроются, и невольно громко застонал, как от боли, а глаза (видно, нервы у меня ослабли в этом проклятом госпитале) сразу наполнились слезами. Пришлось прикрыться одеялом, чтобы незаметно вытереть их.
— Что с вами, больной? — вдруг услышал я голос дежурного врача, случайно оказавшегося неподалеку.
— Доктор! — взмолился я, увидев над собой его симпатичное озабоченное лицо. — У меня к вам огромная просьба! Умоляю вас, позвоните сами в горбольницу, спросите, как чувствует себя больная Чеканова из шестнадцатой палаты.
Врач строго велел мне лежать спокойно, посмотрел на температурный лист и ушел. Вернувшись, он, как и все другие, попытался уверить меня, что состояние больной в общем не так уж опасно, но я не сомневался, что это очередная ложь. Об этом говорили его смущенный вид и бегающие глаза. Да и можно ли было от кого-либо из наших врачей требовать иного? Всех их, как в ежовых рукавицах, держала наш главврач, доктор медицины Старовская, сухая, как щепа, и по наружности и по характеру особа, необычайно похожая лицом на рассерженного попугая. Она не очень-то была вежлива и с подчиненными ей врачами и с нами — больными. Мне уже через полчаса после моего появления в госпитале она успела сделать несколько замечаний и, между прочим, спросила, где я шлялся, вместо того, чтобы немедленно явиться после первой перевязки в госпиталь. Она так и сказала «шлялся», более подходящего выражения у нее не нашлось.
Дисциплину в госпитале доктор Старовская завела строжайшую. Нечего было и думать пройтись по палатам, собраться поболтать в укромном уголке. Прием посетителей был ограничен минутами, а прогуливаться ходячим больным разрешалось только по дорожкам госпитального сада. Но меня не остановил бы забор, окружавший этот жалкий садик. «Пусть только на воздух выпустят, а я, хоть через забор, да удеру к Гале», — думал я.
Однако до таких крайностей не дошло. И как только я получил разрешение на получасовую прогулку и вышел из дверей госпиталя, то начал сразу изучать обстановку, и вскоре, пристроившись за кузовом выезжавшей из ворот трехтонки, благополучно выскользнул на улицу не замеченный вахтером.
Мне в жизни редко везет в тех случаях, когда я чего-нибудь очень добиваюсь. Это мне живо припомнилось, когда в вестибюле больницы мне объявили, что я опоздал: час свидания с больными уже прошел. Но я решил не уходить, пока не увижу Галю. Все, кто только ни появлялся в вестибюле — няни, сестры, фельдшерицы, доктора, — по очереди отказывали мне в этом. Я просил разрешения поговорить с главным врачом, но он отлучился куда-то. Минуты бежали, стрелка часов давно перевалила за тот час, когда я должен был уже находиться у себя в палате. Назревала реальная угроза крупного разговора со Старовской. И вдруг — о ужас! Я увидел Старовскую. Ни с кем другим невозможно было спутать ее, несущуюся по коридору, в белом халате с развевающимися полами, стремительно, как корабль на всех парусах. Я слышал, что она здесь консультирует, но никак не ожидал, что наткнусь на нее.
Может, она и не узнала бы меня, но я сам ее остановил.
— Каким образом вы здесь? — налетела она на меня, точно собираясь клюнуть в лоб своим острым крючковатым носом. — Кто вам разрешил выйти из госпиталя? Немедленно возвращайтесь обратно. Мы еще с вами поговорим.
— Елена Петровна! — сказал я умоляюще, каким-то чудом вспомнив ее имя и отчество. — Выслушайте меня, как человек человека. У меня здесь лежит жена. Я знаю, что она в тяжелом состоянии, а мне врут, будто с ней все в порядке. Помогите мне увидеть ее и узнать правду, а потом делайте со мной что хотите. Ведь случалось же и вам когда-нибудь беспокоиться за жизнь любимого человека.
Улыбка скользнула по тонким бесцветным губам доктора.
— Неужели вы думаете, что я всегда была такой сушеной воблой, — сказала она с подавленным смешком. — А за жизнь людей, милый мой, не только любимых, но и совсем незнакомых, мне приходится беспокоиться многие годы и притом каждый день и час. Как зовут вашу жену?