Буравин от меня не отклеивался, и я, словно невзначай, с силой наступила ему шпилькой на ногу. Герман охнул.
– Прости, зайчонок, – сказала я. И как можно ядовитее добавила: – Честное слово, нечаянно. При виде тебя ноги подкашиваются.
– Это да, – самодовольно отозвался Буравчик, – такое допускаю.
Я закатила глаза. С утра Гошка настроение испортил, сухофруктом обозвав, теперь этот озабоченный лезет. Еще скоро с обожаемой Шацкой встречусь. За что на мою голову столько мучений? Я напомнила себе, что терплю это безобразие во имя своей большой и светлой любви. Все-таки вышла на тропу войны. Как же теперь обратно возвращаться? Вон и боевой раскрас нанесла. Лицо от тонального крема, да еще и на жаре, с непривычки чесалось.
Дойдя до здания спорткомплекса, Пашка первым взбежал на крыльцо. Обернулся к нам и спросил:
– Ну что, вы готовы, дети?
– Да, капитан! – весело гаркнул над ухом Буравчик, толкнув меня в бок. Я чуть со шпилек не кувыркнулась. – Девушки, которые боксируют, очень заводят.
Это он мне сказал, а затем, подмигнув, нахально добавил:
– Покажешь, на что способна, детка?
– Если ты выступишь в качестве боксерской груши, то конечно, – угрюмо отозвалась я.
– У тебя острый язычок.
– А у тебя тупая голова, – негромко проговорила я. Так тихо, чтобы это услышал только Буравчик.
Герман нахмурился и возмущенно засопел:
– Этим ты меня еще больше заводишь. Я никогда не отступаю. Первое правило Буравчика! Что ты молчишь, крош?
– Боже, – пролепетала я. – Ну-ка, Копатыч, кто первый?
С этими словами я понеслась вверх по лестнице вслед за Пашкой. Схватила друга за локоть и, притянув к себе, прошипела:
– Ты зачем этого Буравчика с собой притащил?
– Как это зачем? – искренне удивился Пашка. – У нас же был договор – я обещал вас познакомить. Странный у тебя, конечно, вкус на парней. Слушай, а Степан таким же был?
Я запыхтела. А Паша насмешливо продолжил:
– Но от вас с Буравиным прямо искры летят.
– Ты слышал, что Герман сказал про девчонок, которым нравится бокс? Сейчас втюрится в твою Улю, будешь знать, – поморщилась я. Искры… Если этот индюк еще раз меня назовет крошем, перья полетят.
– Какой там! – рассмеялся Пашка. – Буравин уже в тебя втюрился.
Я резко обернулась и посмотрела на Германа. Тот, перехватив мой сердитый взгляд, поиграл бровями. Господи! За что? Затем Буравчик догнал нас и громко поинтересовался у Пашки:
– Братан, а где здесь сортир, не знаешь?
Получив ответ, Герман схватил меня за руку:
– Дождешься меня, детка?
– Смойся! – посоветовала я.
Буравчик заржал и скрылся за поворотом. Пашка странно покосился на меня:
– Это у тебя в порядке флирта?
– Я на него зла, – ответила я.
– Из-за того, что он назвал тебя деткой?
– Да хоть дедкой! – сердилась я. – Рано начал руки распускать. Я такого не люблю, ты ведь знаешь.
– О’кей, я с ним поговорю, – пообещал Паша. – Сам, если честно, удивлен, что он так быстро в наступление пошел.
Буравчик появился возле нас спустя несколько минут.
– Сделал дело – гуляй смело, – подмигнув мне, проговорил Герман. – Второе правило Буравчика! Запоминай, пупс.
– Не припомню, чтобы в правиле речь шла об уборной, – нашлась я. – А ты, Паша, как считаешь?
– Ага, там что-то о направлении поступательного движения… – начал Долгих, а затем резко замолчал. На лице его появилась дурацкая блаженная улыбка.
– Павлентий? – позвала я, дернув друга за рукав рубашки.
Проследила за взглядом Паши: в конце коридора появилась Ульяна.
А сама-то величава,
Выступает, будто пава;
Сладку речь-то говорит,
Будто реченька журчит…
Эти строчки всегда приходят первыми на ум, когда я вижу Шацкую.
Уля стояла недалеко у стойки администратора и, заливисто смеясь, о чем-то болтала с огромным качком. Я с жалобным видом посмотрела на Пашку, который продолжал любоваться Ульяной.
– Шею не сверни, – тихо посоветовала я.
– Женская раздевалка рядом с мужским сортиром, – подал голос Буравчик. Потом наклонился ко мне и шепотом спросил: – Тебя проводить, пупсик?
Герман остался равнодушным к Ульяне, и то радует. Не все штабелями перед Шацкой падают, зато продолжил липнуть ко мне, а это проблема.