— К трем у шефа. Разговор есть, — лаконично сообщил Димон и отключился.
Несколько секунд я соображал, что это было, где я сейчас и сколько времени? Продрав засыпанные песком глаза, глянул на телефон. Полдень. Горазд кое-кто дрыхнуть.
Пока умывался и готовил завтрак холостяка — глазунья, горячий бутерброд с сыром и ветчиной, кофе — пытался собрать мысли в кучку. Получалось плохо. Слишком мало информации, одни подозрения и страхи. Хотелось бы надеяться, что вчерашней пробежкой все закончилось, но не верю в случайные совпадения — знаю им цену. Этот Петр Петрович Мурена явно зашел в "Саксофон" не просто проиграть тысчонку-другую в рулетку, а рекламный проспект под дверью в запертом, как сейф, подъезде больше похож на вежливый намек на невежливые обстоятельства. Плюс странный звонок от Димона, словно он боялся сказать лишнего... Паранойя? Хорошо бы, но маловероятно. Только за каким чертом кому-то понадобился никому не известный музыкант? Ни капиталов, ни недвижимости, ни дядюшки-миллионера в Америке у меня нет.
Едва я успел откусить бутерброд, телефон снова ожил. Дебюсси, "Девушка с волосами цвета льна". Давясь, проглотил ветчину, буркнул:
— Угу.
— Ты дома, Кость? — хрупкий, словно стеклянный голос Ольги.
— Угу. Что случилось, синичка?
— Я внизу, у аптеки. Как сможешь, выйди. Надо поговорить.
Полсекунды я пытался вдохнуть, потом выпалил:
— Зайдешь ко мне?
Ольга хмыкнула, ответила:
— Угу. — И отключилась.
Да... все же думать иногда надо. Головой. Зачем я её позвал? Что скажу? Поздравьте меня, соврамши? Черт, черт!
Я кинул чашку с недопитым кофе в мойку, понесся в ванную, по дороге глянул на джинсы, в которых спал, выругался, схватил расческу, провел ладонью по колючей щеке, снова выругался... все, хватит! Бросил расческу на столик в холле, сунул ноги в кроссовки и, как бы, в одних мятых джинсах и небритый, побежал вниз. Я ж умный, не сказал номера квартиры. А он не спросила. Тоже умная.
Ольга уже стояла у подъезда, поеживаясь от ветерка в шелковой блузке. Пиджак она держала в руках, не догадавшись надеть. Миг я рассматривал её: тонкую, маленькую, в легкой длинной юбке, обрисовывающей ноги, с голыми, покрытыми пупырышками руками, без макияжа, с растрепанной прической. Кончик носа покраснел — недавно плакала, но улыбается. Железная моя леди.
Она тоже рассматривала меня — серьезно и удивленно, словно впервые видела. Ну да, не совсем бомж, но близко к тому. Небритый, полуголый, лохматый и помятый — настоящий рыцарь.
— Идем, синичка, замерзла.
Шагнув к ней, я протянул руку, она шагнула навстречу... и тут позади раздался тяжелый хлопок двери. Мы синхронно вздрогнули, обернулись: подъезд закрылся. Ключей можно было не искать, они остались на столе в холле.
Я перевел взгляд на Ольгу, пожал плечами — а она вдруг привстала на цыпочки и поцеловала меня в подбородок. Я инстинктивно обнял её, замер, не веря... Она вздрогнула, фыркнула и рассмеялась.
— Костик, ты... — Ольга отстранилась, оглядела мою ошарашенную физиономию, спустилась взглядом по груди и покачала головой. — А ты неплохо сохранился.
— Пойдем, что ли, — буркнул я и потянул ее к подъезду.
К счастью, соседка со второго этажа, оказалась дома. А дверь в квартиру я не захлопнул, хоть на это ума хватило.
Пока мы поднимались, Ольга молчала. Когда зашли, оглядела по-спартански обставленный холл — без следов женского присутствия — и так же молча уставилась на меня. Я забрал у неё пиджак, повесил на плечики. Указал в сторону кухни. Прошел за ней вслед, по пути показав язык лохматому рыцарю в зеркале. Остановился на пороге, наблюдая за осваивающейся на новом месте кошкой-Ольгой.
Она села на мой любимый стул, закинула ногу на ногу и сказала:
— Ну?
— Сама видишь. — Я улыбнулся, развел руками и прошел к плите. — Кофе будешь?
— Буду. Зачем?
Я сыпал молотый мокко в турку, ставил на плиту и думал: а зачем? Зачем четыре года врал, что женат? И зачем сегодня сознался?
— А черт его знает, Оль. Наверное, боялся.
— Боялся... — повторила она. — Чего, Кость?
— Того, что как-нибудь ты окажешься здесь. А я не захочу тебя отпускать.
В молчании я налил кофе в две чашки, поставил на стол, сел напротив Ольги. Налил сливок из пакетика ей, затем себе. Размешал, отпил. Поставил на стол. Она все смотрела на меня, странно так — удивленно и грустно, словно понимала... да все она понимала. Тут только слепой не поймет.
— А меня сегодня уволили из Смита и Смита, — ровно сказала она и, наконец, взялась за свой кофе. — Пришла, секретутка от меня нос воротит, а на столе заявление "по собственному", подписанное Дженкинсом, и разрешение не отрабатывать две недели. Хотела пойти поругаться, а потом подумала, что толку? Если хотят уволить, все равно уволят. Проверила карточку, там уже полный расчет плюс двухмесячный оклад. Вот и...