— Глупенькая, не будет же сам декан вести тренировки у таких неумех, как я? Выделят какого-нибудь адъюнкта в лучшем случае, если не старшекурсника в наставники, да и всё.
Она так явно огорчилась, что захотелось её погладить как промокшего, голодного котенка, — поникли плечи, погасла улыбка, безвольно опустились руки.
— Думаешь?
— Уверена!
И я в самом деле была в этом уверена!
Но я ошиблась…
Глава 3.
— Профессор, к вам можно?
Вежливый стук в дверь, и Тэкэра Тошайовна улыбается приветливо, гостеприимно поводит рукой, приглашая входить.
— Здравствуйте, дорогой Ильяс Ниирванович! — ректор лучилась радушием и радостью встречи. Щелкнула ногтем по настольному переговорнику, и стало слышно, как в приемной чем-то зашуршал и зазвякал чашками секретарь. — Проходи, рассказывай!
— Здравствуйте, Тэкэра Тошайовна!
Декан Хараевский с удовольствием уселся на стул — ректор уважала своих посетителей и гостевые стулья у неё всегда были мягкие, со спинками и очень удобные. Шустрый ректорский секретарь уже принёс черный лаковый разнос, на котором была полная сервировка к чаю — чайник, стаканы в подстаканниках, тонкое хрустящее печенье, кусковой сахар. Вся посуда — серебряная, вплоть до щипчиков в сахарнице. Да, ректор всегда подчеркивала свое уважение к гостям, пусть они были и коллеги.
И когда дверь за секретарём была крепко прикрыта, ароматный чай источал приятный аромат, а первое печенье ласково похрустывало на зубах тонкими своими лепестками, Хараевский с довольным выражением лица вежливо задал свой вопрос:
— Тэкэра, дорогая, что с адепткой Канпе не так?
Госпожа ректор всё так же улыбалась, щуря и так свои узкие раскосые глаза, пила чай и рассматривала тонкое печенее на свет.
— А что не так, дорогой?
— Всё не так! — Тэкэра поощрительно кивала, слушая декана-боевика, и продолжала улыбаться. — Почему шум из-за пропавшей принцессы совпал с её появлением в Академии? Как девочка на домашнем обучении может показывать такое странное знакомство с приемами боя, которых не встретишь на просторах Бенестарии? Почему её источник такой слабый, а магией она владеет как десятилетний ребёнок?
Госпожа ректор удивленно приподняла брови:
— Так хорошо владеет?
— Тэкэра! — укоризненно протянул Хараевский.
— Не нервничай, дорогой Ильяс, — успокаивающе подняла она маленькую ладонь с изящными пальчиками, так не вязавшуюся с её массивной приземистой фигурой. — Девочка — дочь моей землячки, почти родственницы. Я выполняю посмертную волю женщины, почти завещание, дорогой. Мать Рады, умирая, просила меня взять её на обучение. Понимаешь?
Орлиный нос Хараевского высокомерно дернулся — он не любил кумовства, и особенно вот этого, восточного, что иногда позволяла себе госпожа ректор. Особенно неприятно его удивляло то, что именно иногда, когда, когда хитрой толстой азиатке это было удобно. Она свою родину, по идее, должна была бы забыть, коль скоро четыре пятых своей немалой жизни провела в Бенестарии. Что уж говорить про обычаи и порядки…
— Но почему у неё такая аура? Что с источником? Зачем было настаивать на зачислении девчонки на второй курс? — декан не заметил, что начал понемногу злиться и повышать голос. Но Тэкэра Тошайовна умиротворяющее улыбалась и покачивала легонько головой в такт своим словам:
— Она хорошая девочка, Ильяс! Очень старательная! А мать её давно уже просила, а сама готовила дочь, как могла. Я даже место для девочки держала с первого курса! А её источник я распечатала вот только недавно!
— Почему он был запечатан?! И как же тогда девчонку готовили к обучению в Академии?
— Запечатан, да не совсем, дорогой Ильяс. У девочки какая-то незначительная капля оставалась в распоряжении. А почему — не знаю. Её матушка была очень странным человеком, — Тэкэра покрутила своими изящными пальчиками в попытке показать насколько же странной была матушка Канпе.
— Тогда почему мы приняли её сразу на второй курс?
— Дорогой, ты же сам согласился с тем, что она справится?
Хараевский желал точных ответов на свои вопросы, и потому всё больше и больше кипятился:
— Тэкэра! Ты же сама настояла на этом! Мы все, каждый в комиссии, лишь согласились с тобой! Меня тревожит другое!
Улыбка ректора всё больше теряла широту и естественность.
— И что же тебя тревожит, Ильяс?
Хараевский встал и прошелся по кабинету. Потом стал напротив ректора и, опершись о стол ладонями, наклонился к ней:
— Почему, скажи на милость, всё же приём Канпе совпал с побегом иностранной принцессы? Почему раньше нельзя было принять на обучение эту адептку?
Тэкэра уже не улыбалась, но была всё ещё вежлива и любезна:
— Совпадение? Какое совпадение? Мало ли в жизни бывает совпадений, Ильяс Ниирванович? Совпало и совпало, всякое бывает в жизни.
Хараевский уставился на ректора совершенно неверяще.
— Тэкэра! — возмущенно взвыл Хараевский.
— Господин Хараевский! Я просто выполнила условия завещания: девочке на момент поступления должно исполниться шестнадцать лет и кроме всего прочего, должно пройти условленное время со дня смерти матери.
Она опять развела руки в стороны и приподняла брови — что тут не понятного? Но теперь оплывшая полная фигура ректора уже не казалась веселым мыльным пузыриком, переливающимся всеми цветами радуги, а была угрожающей глыбой, готовой сорваться на голову первому, кто посмеет тронуть её.
— Господин декан, — тяжело проронила ректор, — что кроме времени, связывает эту девушку с пропавшей принцессой?
— Она сегретто*! У неё фамилия странная, явно придумана.
— Фамилия настоящая, я тебя уверяю, — даже голос у ректора стал ниже от суровости, — это настоящая фамилия её матери.
— Откуда она знает все эти приёмы рукопашного боя?!
Тэкэра Тошайовна смотрела на Хараевского исподлобья. И даже обычно её безэмоциональное лицо, на котором даже любезная улыбка смотрелась немного неправдоподобно, сейчас было хмурым и обещало боевому декану если не бой, то уж неприятности — однозначно.
— Её мать происходит из древнего рода воителей, из очень древнего рода, где искусство рукопашного боя является едва ли не столь же естественной частью жизни как еда и сон. Я не удивляюсь её умениям, это нормально. Ещё вопросы?
— Кто её отец? Почему она не назвала фамилию отца? — горячился декан.
Ректор хоть и мягко встала и отошла к окну, но в каждом её движении было угроза, как в низкая туча, все наплывающей из-за горизонта и закрывающей полнеба. Не глядя на Хараевского, она сказала:
— На моей родине если наследуют дети фамилию матери, то спрашивать об отце не принято.
Хараевский тяжело вздохнул и сказал устало:
— Тэкэра, мы же союзники. Я не понимаю, почему ты её выгораживаешь…
Тэкэра Тошайовна медленно обернулась:
— А я не понимаю другого, уважаемый Ильяс Ниирванович. Потрудитесь объяснить свой столь пристальный интерес к моей протеже!
Декан прямо взвился гадюкой, которой неосторожный охотник наступил на хвост.
— Тэкэра! У неё отличные данные, я хотел бы сам заняться её развитием, но… Если её ищет безопасность Короны, то подумай, чем это нам грозит! Нам, всей Академии!
— Слушайте, Хараевский, — в выражении лица Яцумиры сейчас не было даже намека на мягкость или дружелюбие. — Хочешь заниматься с ней — пожалуйста, хочешь развивать — милости прошу. Но в остальное не лезь! В ней нет даже капли сходства с принцессой, портретами которой забиты все газеты. Рада просто молоденькая испуганная девочка, которая потеряла мать! Не цепляй её, понятно?!
— Понятно. Мне всё с тобой понятно, — процедил Хараевский, вставая из-за стола, на котором нервно качался в стаканах и чайнике остывающий чай.
Когда он ушел, чеканя шаг и проговаривая сквозь сцепленные зубы «старая восточная перечница!», ректор едва слышно выдохнула:
— Вот ведь пристали… Что один — хочу посмотреть в глаза адептам, что другой — она сегретто! А у меня — клятва, между прочим!
Подумала, вызывая секретаря: «Могла ли я не влезать в это?» и, подавив вздох, сама себе ответила: «Нет, не могла! Да и девочку жалко…»
*адепт сегретто — адепт, поступающие в Академию тайно, под вымышленным именем.