И мы отошли. Декан махнул рукой, и в круг тут же вышла пара адептов и не долго приглядываясь, вцепились друг в друга, а мы стали в сторонке, там, где никого не было. И декан продолжил в очень странном тоне:
— Прекрасно! Я вам помогу овладеть вашей магией.
Я глянула на него исподлобья. Хараевский улыбался. И глаза, и губы улыбались, даже орлиный нос на этом улыбающемся лице, казалось, радовался. И такой преподаватель был весь счастливый, что я поняла — всё. Всё у меня плохо, и даже хуже, чем просто плохо. И мне стало совсем грустно.
— И не надо на меня так смотреть! — его улыбка куда-то спряталась, и снова передо мной был гордый и суровый «самый красивый мужчина Академии». — Я вам помочь хочу!
А я поняла, что у меня тоска. И что тоска пропитала меня насквозь — сверху вниз и сзади наперёд, и даже наискосок крест накрест. И всё за какие-то мгновенья. Короткие мгновенья, между произнесением слов «Я вам помогу овладеть вашей магией» и осознанием, что необходимая помощь будет происходить от того, от кого бы очень не хотелось её получать. Он хочет помочь? А почему выражение лица у него такое… кровожадное? Такое, будто он получил для расправы долгожданную жертву и сейчас будет вкусненько кушать? Монстр какой-то. Орлиноносый монстр…
Нет, ну правда, что я ему плохого сделала? Почему я, учась совсем на другом факультете, знаю это здание, этот зал, этих адептов-боевиков лучше, чем своё, родное? Может, «самый красивый мужчина Академии» подозревает меня в чём-то? Или хочет, чтобы я ушла из Академии сама?
А вот сейчас, от одной только этой мысли, я начала злиться. По-немногу, по чуть-чуть, я стала закипать. И если моя догадка верна, то он промахнулся. Я вспомнила ищеек отца, сводных братьев, свою жизнь после смерти мамы и поняла — из Академии меня можно будет только вынести. И вынести только мёртвой. Я буду цепляться за это место всем, что у меня есть, даже магией, которая больше похожа на тяжелый и неповоротливый питоний хвост в три метра длиной. Я буду здесь учится! И никакой Хараевский мне не станет помехой, как бы он мне не нравился, как бы я его не опасалась и как бы ему не хотелось меня съесть!
— Да, мастер, — я натянула маску каменной непоколебимости и сделала ритуальный поклон.
— Вот так-то лучше, — слова вроде по смыслу были одобрительные, но интонация совершенно недовольная. Что за человек? Что опять не так? Я же согласилась. И я подняла на него глаза. Он опять сверлил меня взглядом. Губы сжаты в нитку, глаза прищурены, ноздри раздуваются. Что ещё не так?!
— Так, — он приподнял одну бровь. — Два раза в неделю приходите ко мне…
К нему? Это куда же? У меня дрогнули ноги. Опасаясь худшего, опустила взгляд.
— Сюда, в зал. Будем учиться. Я после тренировок буду говорить, когда приходить.
Я смотрела в пол. Надо, значит, буду. Теперь не просто хотелось овладеть магией, а хотелось сделать это быстро. Очень-очень быстро. Я взглянула на Хараевского. Он уже не обращал на меня внимания и внимательно следил за поединком в круге, и такое у него выражение лица было… Моё желание стало только крепче, потому что нельзя следить за поединком с таким довольным лицом. Ну нет там ничего такого, чтобы быть таким счастливым. Хотя может это тень относа, конечно…
И я только укрепилась в своем мнении — быстрее, как можно быстрее овладеть магией! А то эти участившиеся встречи с деканом боевого факультета к добру не приведут.
Конечно, принятое решение заставляло меня думать о способах овладения магией, но вот заняться вплотную этим вопросом не было ни сил, ни времени. Я говорила себе утром — всё, сегодня же пойду в библиотеку, после занятий и пойду. И я шла. Если не было никаких других занятий или тренировок. Шла, делала все задания, что нам давали для самостоятельной работы на завтра, все, что мне давали для досдачи, а потом вдруг резко нужно было бежать то на ужин, то на тренировочное занятие, то на разбор боёв, то ещё куда-нибудь, и когда освобождалась минутка, её хватало только на то, чтобы подумать: «И сегодня не успела!» и уставшей упасть на не разобранную постель.
Уставала я нечеловечески. Зато дурные сны почти не снились. Наверное, организм настолько выматывался, что не было сил даже видеть сны. И меня это радовало — я устала убивать. И быть убитой тоже устала.
И однажды на перерыве между занятиями я услышала обрывок чьего-то разговора: «… ну как в детстве, помнишь, ещё в школе нас учили это делать с помощью шарика?»
И оглянулась посмотреть. Одна адептка другой показывала какой-то пасс рукой, будто держала в широко растопыренной ладони шар и поворачивала его пальцами. Другая радостно кивала — да, она помнила.