– Ты сказал мне уйти сразу после того, как мы потрахались. И пяти минут не прошло. И чья же это, черт подери, вина? – выпаливаю я, удивляя саму себя этим смелым вопросом.
Даже думать об этом унизительно, но, произнеся это вслух, я поднимаю смущение на совершенно новый уровень. Внезапно почувствовав неловкость от собственных слов, я хватаюсь за край халата и запахиваюсь плотнее, а затем скрещиваю ноги.
– Это…
Уэст останавливается, потирая переносицу и наклоняясь вперед, упираясь локтями в колени.
– Я, мать твою, так больше не могу, – продолжает он, ворча себе под нос, в то время как я просто сижу и слушаю. – Я был мудаком, – в конце концов признается Уэст. – Я… что-то почувствовал. И это напугало меня до усрачки.
– Ты что-то почувствовал, – решительно повторяю я. – Чтобы чувствовать что-то, нужно иметь сердце. Так что ты уж прости, если я назову это чушью.
Он делает еще один из этих своих трудных вдохов и начинает краснеть. Только я уверена, что это не от смущения, а скорее от злости.
– Черт! – рычит Уэст, так громко, что я уверена: все, кто находится по обе стороны от этого номера, только что услышали его.
Я застываю, думая, что он вот-вот либо взбесится, либо начнет кричать. На данный момент я почти готова выставить его отсюда.
– С другими всегда все одинаково. Со всеми, – поясняет он. – Весело поначалу. А потом просто проходит, едва мы встаем с постели. Но с тобой… все было иначе, – говорит Уэст, с трудом собирая мысли воедино.
Зеленые глаза-сердцееды вспыхивают, в его взгляде буря эмоций.
– Ты осталась, – продолжает он. – Мы трахнулись, это закончилось, и я ожидал, что все эти чертовы чувства просто… исчезнут, но…
Я поднимаю взгляд, когда он встает и начинает расхаживать по комнате, словно подыскивая нужные слова.
– Я ожидал, что, когда все закончится, на меня снизойдет великое прозрение, внезапное осознание, что эти мои якобы чувства были ненастоящими, но все вышло не так.
Уэст делает паузу, и мне кажется, что мое сердце пытается выпрыгнуть из груди.
– Наша близость сделала все только яснее. Где-то между моими попытками ненавидеть тебя и твоими попытками ненавидеть меня что-то все же изменилось, – признается он. – И я возненавидел себя за…
– За что? – спрашиваю я, слыша в собственном голосе отчаяние, которое хотелось бы оставить при себе.
Уэст замирает, и я снова смотрю в его глаза. Они сверлят во мне дыру, но, клянусь, я вижу, как он пытается сдержать эмоции. Борется с той частью себя, которая заставляет его быть искренним.
– Я возненавидел себя, потому что… Я, твою мать, влюбился в тебя, Саутсайд.
У меня сжимается горло, когда я слышу, в чем он только что признался. Но я не таю у его ног, как могли бы некоторые. Вместо этого я злюсь еще больше, чем в начале разговора, ведь все это не имеет смысла. Осознание того, что между нами нечто большее, чем ожесточенное соперничество, не должно было вызвать такой отвратительной реакции с его стороны. Так просто не должно быть.
– То есть, вместо того чтобы рассказать мне о своих чувствах, ты решил уничтожить меня? Выгнав меня, выложив наше секс-видео?
Он качает головой еще до того, как я успеваю закончить, и снова начинает расхаживать по комнате. Уэст выглядит измученным, как человек, борющийся с двумя голосами в голове. Один советует оставить все как есть. Другой указывает, что впереди развилка и нужно решиться на важный шаг прямо здесь и сейчас.
– То, что я сказал потом – велел тебе уйти… Это был сволочной поступок, – рычит Уэст, будто ожидает, что я приму это в качестве оправдания.
– С этим не поспоришь, – огрызаюсь я в ответ, чувствуя, как краснеет лицо. – А видео? Его ты выложил тоже из-за своего сволочизма?
– Видео было… Оно…
– Оно что, Уэст?
Я в ярости вскакиваю на ноги, а затем встаю перед ним, преграждая ему путь. Хватит бегства. Тем более от меня.
Я вижу, что больше всего на свете он хочет, чтобы я отпустила эту ситуацию, хочет, чтобы я перестала давить, но нет уж, без шансов.
– Видео было что, Уэст? – спрашиваю я снова, порядочно устав от его бреда.
Он смотрит на меня сверху вниз, и отблески свечей в его глазах кажутся настоящим адским пламенем. Его челюсть сжата, и он злее дьявола, но я не позволю ему снова ускользнуть от ответа. У него закончились пасы, а у меня закончилось терпение.
– Если ты не хочешь говорить, тогда мы закончили, – заявляю я, уже направляясь к шкафу, чтобы кинуть ему в лицо его шмотки, а потом выставить прочь, но как только я достигаю двойных дверей…