«Всякий, — говорит он, — кто хочет умиротворить царя или властителя, и не знает, как это сделать, пусть положит перед собой эту главу о Яакове и Эсаве и учит из нее способы добиться умиротворения и благоволения».
Лесть, по словам Петра Ткачева, превращает человека в «нравственное чудовище», «лишенное всякого сознания собственного достоинства, совершенно неспособное ни к какой борьбе, ни к какому активному протесту».
Этот революционер вычитал в одной лояльной к самодержавию газете, что экономическое положение государства потрясено; финансы в расстройстве; крестьяне обеднели; урядники вместе со становыми и исправниками не приносят пользы народу и правительству; хищения расстраивают народный организм.
Ткачев, наверное, правильно считает, что до такого положения Россию довела «бесконтрольная, вездесущая и всемогущая» власть царя.
И он думает, что не может существовать такого «нравственного урода», который в состоянии «с искреннею признательностью лизать руку, его, не защищающую и целовать ногу, его топчущую».
Человек, «не утративший образа и подобия человеческого», должен испытывать к самодержцу «чувство негодования, озлобления, презрения, ненависти и мщения». Он, другими словами, должен поступать агрессивно, если он человек порядочный.
Но Ткачев видит около трона людей, которые, расталкивая друг друга, стремятся лестью заслужить то, что добывается в революционной борьбе.
Все сословия шлют к «своему палачу, тирану и грабителю «выборных» депутатов, которые от имени народа «лижут ему ноги, целуют его руки и, обливаясь слезами, заверяют в своей любви, преданности и благодарности!»
Де Кюстин, посетивший Россию при Николае Первом, пишет в своих письмах, что «последний холоп, коли он сумеет угодить повелителю, назавтра может стать первым лицом после императора».
В том, что начальство любит лесть, есть какая-то общечеловеческая беспомощность, что-то, что вызывает сочувствие и даже сострадание. Ведь само по себе умение ценить чужие достоинства — крайне редкая добродетель. Землю преимущественно населяют люди завистливые, и «всякий вид добродетели не остается у них без такого имени, которое заимствовано от противоположного порока».
«Заслуживающих одобрение, — говорит Ефрем Сирин, — они унижают; кто идет добрым путем, тем полагают на пути соблазны; кто живет как должно, тех порицают».
И поэтому человек цепляется за всякую похвалу, и поэтому лесть так легко находит дорогу к любому сердцу и разрушает любые крепости.
Рассказывая о частной и общественной жизни римлян, Гиро приводит историю Афера. Афер достиг богатства и славы, обвинив «в беспутной жизни, в кознях и чародействе, направленных против императора» Клавдию Пульхру — родственницу и близкую подругу Агрипины, вдовы Германика.
Однако когда к власти пришел Клавдий, над Афером нависла смертельная опасность. Новый император был сыном Агрипины.
И Афера выручила лесть, которая для Клавдия оказалась дороже матери.
Правда, Клавдий подозрительно относился к чужим похвалам, и иногда комплименты принимал за оскорбления.
Когда Афер воздвиг в честь Клавдия статую, «с надписью, в которой упоминалось, что Калигула, двадцати семи лет отроду, уже был вторично избран консулом», император увидел в этой надписи «оскорбительный намек на его молодость и косвенное указание на закон, запрещавший быть консулом в таких юных годах».
Калигула приготовил и произнес в сенате речь против Афера.
И Афер вместо того, чтобы защищаться, сделал вид, что речь императора поразила его, как гром, и сказал, что «гораздо меньше боится всемогущего Калигулы, чем его ораторского таланта». После этого он начал цитировать речь Калигулы и указывать на ее красоты.
И Калигула, который считал себя лучшим оратором своего времени, «вернул Аферу свое расположение».
7.2 Доносительство
Доносительство, это способ мести своим врагам. Доноситель устраняет соперников чужими руками, и без борьбы добивается намеченной цели.
На Кавказе кровомстители или враждовавшие между собой люди, избегая открытой агрессии, расправлялись со своими врагами при помощи русской администрации.
Адыг, чтобы отомстить кровнику или врагу, мог сделать донос российским властям, «удовлетворяя таким образом свои мстительные чувства». По словам Кажарова в пореформенный период «стали входить в практику ложные обвинения в абречестве как одна из форм расправы с неугодными лицами».
Таких фактов было, судя по всему, достаточно, чтобы Сталь, описывая кровную месть у адыгов в первой половине девятнадцатого века, говорил, что «при совершении кровомщения не было ничего рыцарского».