Но Марцин уже сыт по горло всеми этими Обществами. Ничего себе, отблагодарили за ценную инициативу! Сам-то он какую выгоду имел? Подумаешь, две порции мороженого! А теперь иди, у Чушкиной матери прощения проси. Как будто он один с ним дрался! Куртку ему порвали! Да и не куртку, а свитер. Тоже мне свитер, одно название. Еще похуже того, который сам он после Вацека донашивает. Рукав так и пополз, только до него дотронулся.
— Ну, что? — спросил Костик, поджидавший у дверей класса.
— С Чушкой надо выяснить отношения. Извиниться.
— Извиниться? Нет, наверно, я ослышался? — воскликнул Костик, точь-в-точь как историчка. — Еще чего! Перед ним же извиняться за то, что сам в драку полез и ему случайно попало?
— Не перед ним, а перед его матерью. Объяснить, как все получилось. Бывают же завиральные идеи у нашего директора! Как будто предкам можно что-то объяснить. Ничего не поделаешь, нам не удастся отвертеться.
— Что значит «нам»? — Чуя неладное, Костик поставил вопрос ребром.
— Значит, нам с тобой. Так уж в жизни устроено: заварили кашу, а мы расхлебывай. В награду за свои труды! — с горечью прибавил Марцин.
— Елки-палки! — вздохнул Костик и почесал голову; его светлые волосы были, вопреки моде, коротко острижены по настоянию матери. — Только бы мама не узнала! Интересно, кто это наябедничал?
— Сегодня Чушкина мать в школу заходила. Значит, о драке директор узнал от нее. Но Скочелёвой откуда известно о нашем Обществе? Может, от девчонок?
— Они страшный ор подняли вчера, когда потасовка началась. Пронюхали что-нибудь? Громче всех Эвка вопила. Слушай, — сказал Костик, помедлив, — ей-ей, у нее совесть нечиста. Недаром они все с Иркой шушукались сегодня и поглядывали в нашу сторону.
— Точно! Помнишь, как она к нам подъезжала осенью?
— Помню. В Общество хотела пролезть, не знала только, в какое. Воображает, если она красивая, ей все можно.
— Уж и красивая! — протянул Марцин пренебрежительно, но без особого убеждения.
— Все так считают, — стоял Костик на своем. — Иначе почему, когда торжественный вечер или делегация какая-нибудь, на сцену каждый раз ее выпихивают? Может, из-за кос?
— А помнишь, как я насчет длинных кос и длинного языка проехался тогда?
— Зато теперь лопухом тебя дразнит.
— Она у меня еще получит за это! — погрозился Марцин. — А знаешь, директор меня тоже «лопоухим» назвал. Как ты думаешь, что он хотел этим сказать?
— Ничего особенного. Брякнул первое, что в голову пришло. Думаешь, со взрослыми такого не бывает? Вообще, Марцин, поменьше думай о своих ушах, а то у тебя будет… этот, как его, не компост… вспомнил, комплекс!
— Что ты имеешь в виду?
— А то, что кто-нибудь скажет: «Дождь идет», а ты подумаешь, он на твои уши намекает.
Они рассмеялись, и оба почти одновременно заметили Немека, торчавшего перед витриной магазина.
— Чего полжешь, как черепаха? — спросил Костик. — Ты ведь давно из школы.
— Да вот решил прогуляться, — ответил Немек невозмутимо. — Обед у нас в четыре, так что некуда спешить.
— Вот жизнь! — воскликнул Костик не без зависти и вздохнул, вспомнив, сколько дома дел. А Немек живет себе припеваючи, на всем готовеньком.
Немек не расспрашивал ни о чем. Такой уж он был: невозмутимый, сдержанный, несловоохотливый. Но по тому, как он глянул несколько раз искоса на Марцина, чувствовалось: ему небезразлично, чем кончилось дело. И Марцин пересказал свой разговор с директором и даже совета спросил:
— Как по-твоему, что мне Чушкиной матери сказать?
— Скажи: «Здрасьте», а дальше как по маслу пойдет. Увидишь! Я в тебя верю: что-что, а заливать ты мастер!
Марцину лестно было это услышать, хотя он, конечно, не подал вида.
2
Томек Чушкелевич жил на Новогродской улице в старом, довоенном доме, уцелевшем каким-то чудом среди пожарищ.
Ребята остановились в небольшом дворе и задрали кверху головы.
Уже смеркалось, и на третьем этаже у Чушкелевичей в окне горел свет.
— Давай сначала с Чушкой поговорим, — предложил Марцин, — с ним тоже не мешает объясниться. Не маленький, сам должен понимать: ввязался в драку — нечего обижаться, если надавали тумаков. Так дело на любых широтах обстоит, — ввернул он не без самодовольства слова географа. — А уж потом перед его матерью извинимся. Никуда не денешься, раз директор велел.
— Надо во двор его вызвать, — сказал Костик. — Во дворе как-то сподручней разговаривать.
— Ладно, — согласился Марцин и, сложив руки рупором, громко крикнул в направлении освещенного окна на третьем этаже: — Чушка!