— Дэн! — взвизгнула следом и Оля.
Но он лишь бросил на нее хмурый взгляд и ничего не ответил. Про себя отметил лишь неожиданное «Дэн». Она была едва ли не единственной, кто ни разу так его не называл. Но напряженную атмосферу это не смягчало. Поэтому он, по-прежнему не говоря ни слова, достал телефон и принялся листать список контактов.
Надёжкина некоторое время ошарашенно следила за его действиями, а потом все-таки обреченно сказала:
— Извини, пожалуйста. Мне в Ирпень.
— Вот и прекрасно! — кивнул Басаргин и сунул телефон обратно в карман. Он вполне серьезно был настроен звонить Глебу с целью выяснить, в какую травму лучше отвезти эту ненормальную.
Но та одумалась раньше, словно почувствовав, что дальнейшее упрямство до добра не доведет.
Последующее проведенное вместе время Надёжкина благоразумно помалкивала, а Денис сосредоточенно рулил. Негромко бормотало радио, солнце почти не являло себя людям, но и не давало сорваться всегда готовому к бою дождю. По Киеву, традиционно, тащились дольше, чем потом домчались до города здоровья.
Точный адрес уже не пришлось добывать пытками и, высаживая Олю у высокой, но чуть покосившейся калитки, Басаргин поинтересовался:
— Ты точно здесь живешь?
— Нет, но решила прогуляться пешком, — вдруг совсем неожиданно рассмеялась она, с трудом вываливаясь из машины. — Это мой дом, правда.
— Хорошо, — глянул на нее Денис. — И сходи к врачу. Явишься на работу — напишу докладную.
— Не замечала раньше за тобой такой строгости, — Оля кое-как закинула за спину рюкзак, неловко двинув ушибленным локтем. Потом немного подумала и смущенно добавила: — Спасибо, что подвез.
— Не гореть! — брякнул Басаргин, дождался, пока за ней закроется калитка, и, нарушая тишину провинциальной улочки, отправился отдыхать на законные выходные.
03. Проведывать можно, целовать — нет
На двадцать третьем году Оля Надёжкина была целиком и полностью уверена только в одном: человек — похож на фарфор. Он сперва точно такая же хрупкая глина, из которой твори что хочешь. И точно так же меняется, если его обожгут. Потом его уж не смять, как пластилин. Только бить и колоть, чтобы после растереть в крошку.
Полимерный пластик, как и модный теперь холодный фарфор, который ничего общего с настоящим не имеет, конечно, удобнее и даже практичнее, но с ними работать Оле не понравилось. По невыясненным причинам жизни она в них не чувствовала. А чувствовать жизнь в любимом материале для работы — важно. И для нее это были подручные массы для создания форм, не больше. А человек — он фарфоровый, обожженный.
Когда угодишь на больничный и вынужден просиживать дома, еще не до того додумаешься. Хотя это только кажется, что освобождается от дел куча времени. В действительности график пожарно-спасательной части Олю потому и устраивал, что у нее еще оставались часы в сутках на учебу и на кукол. А теперь — будто бы времени и не бывало.
Первые дни мучилась от болей, заглушавших все на свете. Тут не то что заниматься — жить не хотелось. А ведь так вдохновляюще все начиналась.
У Надёжкиной была стратегия.
Стратегия общения с Басаргиным.
Стратегия, выработанная за годы работы с ним в одной части.
Она — фарфоровая фигурка, которой ни до кого нет дела. Всего-то прикидываться куском холодной запеченной глины, таким, как стоит в морге в виде шарнирной куклы в форме пожарного. Этой-то игрушке ничего не нужно. Вот и ей, Надёжкиной, не нужно.
Нет, они, конечно, разговаривали — по работе, да и просто в общей компании. Временами даже перешучивались. Но это все ни к чему не обязывало и из образа не выбивалось. Если уж она сразу на него с кулаками четыре года назад не набросилась, а еще и страдала по нему, раздираемая немыслимым противоречием того, что видела, и того, что знала, то сейчас-то уже чего?
Словом, у нее получалось, она даже гордилась собой — мозг все-таки не кисель. И Басаргин спокойно жил и продолжал менять баб все это время. Вот только совсем дурой Оля не была и его настойчивый взгляд в последние недели ощущала на себе очень отчетливо. И злилась. Страшно злилась. Чего ему надо-то?
Собственная догадка ей не нравилась, и она спешила затолкать ее поглубже в жидкую кашицу шликера, когда работала над заказами.
Но спасения не было.
Он явился в спортзал, где сверлил ее все тем же взглядом, на который она не понимала, как реагировать. И если внимание Каланчи было довольно забавным, хотя и надоедающим, то Басаргинское — пугало. Особенно в свете всего, что она о нем знала. А знала она довольно, чтобы обходить его десятой дорогой, хотя это и не мешало ей иногда забывать.