Она помнила о молчаливой ягинишне на военном совете. Все воительницы были немногословны, так что никто не удивлялся ее бесстрастности: она не сказала ни слова, пока другие спорили, как далеко стоит отступить. Со слов той же Любавы Марья знала: Ядвига как-то может следить за ними глазами своих воительниц. Они были странными, рядом с ними Марью неизменно брала оторопь, как и в первый раз, когда она увидела ягинишну. Они все казались ей неживыми. Принадлежащими к неясной другой стороне. И в темных глазах ягинишен она всегда видела Ядвигу — какой-то отблеск, словно болотный огонек в ночи…
Кощей отправился поговорить с ней — куда-то на границу леса, как он обмолвился, чтобы она, в случае чего, знала, где его отыскать. Поначалу Марья чувствовала незнакомую ей ревность: Кощей, когда бы Ядвига ни появилась, находил время для нее — даже если они беседовали с Марьей, он тотчас отрывался и спешил к своей старой знакомой, хотя и выглядел рассерженным. Но со временем Марья поняла, что он видит в этой женщине кого-то вроде матери. Единожды Кощей обмолвился, что его родная мать умерла от лихорадки, а отец скоро нашел другую жену, и Марья почувствовала, что в этом таится какая-то глухая обида…
Она была около конюшен: зашла проверить Сивку, начавшего прихрамывать после боя у Смородины. Конь выглядел усталым и печальным, уныло посмотрел на припасенный ею кусочек сахара, но взял его с ладони мягкими губами. Сивку, подарок мужа, она любила и лелеяла, и его хромота стала всерьез волновать ее. Марья в смятении покинула конюшни, кивнув слугам, и решила подыскать какое-нибудь другое занятие. Она задумала выйти в посад, надеясь застать что-то любопытное, что развеяло бы ее скуку. Любава неотступно следовала за ней…
Не успела Марья выйти за крепостную стену, как заметила приближающуюся к ней женщину. Ядвига. Она насторожилась, подняла голову к небу, подсчитывая, сколько времени прошло с тех пор, как Кощей отправился к ней. Ядвига хмурилась, между бровей залегла складка — видно, ей не удалось побороть упрямство Кощея.
Ее свободно впустили за ворота, волкодлаки уважительно склонили головы и замели хвостами, как дворовые псы. Марья попыталась уйти, но Ядвига вмиг оказалась рядом — быстрее, чем обычный человек. Они стояли в тени крепостной стены, в укромном углу, и Марья с досадой поняла, что загнала себя в ловушку.
— Я хотела бы говорить с тобой, — сказала Ядвига.
Марья ей никогда не доверяла, а в последнее время привыкла видеть вокруг недобрые силы, угрожающие ей или ее мужу. Ярость вскипала скоро. На ее поясе до сих пор висел меч, нелепый на простом женском платье; но Марья отказывалась расставаться с оружием даже в стенах Кощеева терема. С насмешкой Ядвига проследила за ее рукой, метнувшейся к клинку, и Марья замерла.
— Я верю в твою силу, Марья Моревна, — с уважением проговорила Ядвига. — Я не твой враг.
— Мой муж говорит, у тебя нет ни врагов, ни друзей. Ты не выбираешь, и поэтому ты опасна, — проговорила Марья, усмехаясь, чтобы Ядвига видела ее острые зубы. — Тот, кто стоит посреди поля брани, может ударить в кого угодно. Его клинок разит без разбору. У него нет чести…
— Славно же твой муж обо мне думает, — цокнула Ядвига. — Я сторожу границу, Марья Моревна.
— Между чем?
— Тем, что люди наивно прозвали жизнью и смертью, поскольку не могли облечь это в более подходящие слова.
Она вовсе не выглядела опасной; Марья привыкла выходить против яростных русичей или степняков, напоминающих змей, ловких и бесстрашных, но врага, подобного Ядвиге, она не встречала. Обычная женщина в цветастых юбках, с наброшенным на плечи узорчатым платком — ее можно было принять за жену купца, если не заглядывать в вечные холодные глаза.
Марья сознавала, что Ядвига — не то, что другие. Даже по сравнению с нечистью она казалась иным, слишком могущественным, чем-то, что в языческие времена считали божествами. Молясь Белобогу в детстве, Марья гадала, куда делись великие из сказаний, а выросши и попав в Лихолесье, поняла, что они спрятались далеко-далеко от жадных глаз людских священников, не терпящих чужих идолов…
Похожей силой обладал Хозяин, приютивший их народ на своей земле, и его Марья уважала, чувствовала его ворожбу, сопровождающую ее на охоте, как нечто мягкое, ласковое, пуховое — и готовое задушить тяжелой периной любого с недобрым помыслом. Она испытала его злость недавно, на поле брани. Хозяин не терпел сражений, нарушающих ход жизни. Но Марья не знала, чего ждать от Ядвиги…
— Я хочу рассказать про Алатырь, — сказала Ядвига тем тоном, каким нянька обыкновенно начинала сказы долгими вечерами. Невольно Марья вспомнила, как старуха сидела за прялкой, чуть не касаясь ее горбатым носом, и дергала бесконечную нить — это казалось маленькой Марье воплощенным кошмаром.
— Я знаю про камень. Где-то под Китеж-градом есть Алатырь, из-под которого течет живая и мертвая вода. Источник… — Марья перевела дыхание. — Из него родилась наша Смородина. Но он куда сильнее ее, и он в руках Ивана, вот в чем беда.
— Ты никогда не размышляла, почему два источника проистекают из одного места?
Марья покачала головой. Ей показалось, что не нужно отвечать, а лишь слушать, что вливает ей в уши Ядвига — словно воск, заглушая привычный шум Кощеева двора.
— Чернобог и Белобог есть одно, Марья Моревна. Люди не понимают, им нужны… стороны. Так им проще думать и воевать. Равновесие есть единственная мера и истина. Два лика бога — как сложно им это осознать.
Она завладела вниманием Марьи легко, наметив лишь первый стежок своего рассказа. Волнение за Кощея заставляло ее прислушиваться ко всякому, кто что-то смыслил в божествах, раздирающих мир на части.
— Я не понимаю. Белый или Черный Бог травит моего мужа?
— Он сам обрек себя на смерть, — выплюнула Ядвига с нескрываемой досадой. Видно, вспомнила недавний разговор. — Мог бы отступиться, но вовлек себя в эту месть… Ни одному человеку она не принесла ничего благого!
— Быть может, поэтому он не хочет быть человеком, — вставила Марья, знающая, что колдовского в Кощее куда больше, чем обыкновенного, смертного. — Если ты учила его ворожбе, знаешь, как он упрям! Ни за что не оставит…
— Он мог бы стать одним из богов, — сквозь зубы сказала Ядвига. — Но погибнет зазря. Он рассказал мне про вашу затею с пленом… Дурное дело, Марья Моревна. Белобог — то же, что и сила, изводящая его, но другим боком. В Китеж-граде он, может, и не погибнет от руки княжича, но место это его изведет. Древнее. Первое. Прежним он не будет.
Марья что-то вспоминала. Кощей с Вольгой часто говорили про отражения, но она считала это лишь красивыми словами, какой-то присказкой… Ядвига никогда не шутила, она глядела тяжело и грозно, рассчитывая, что Марья внимает ей и запоминает каждое слово.
— Чернобог и Белобог продолжают друг друга, Марья Моревна, как ночь идет за светлым днем, как лютый мороз приходит вслед за жарой. Чернобог живет на севере, Белобог на юге, но вместе они охватывают весь мир, всю Явь. Нельзя их друг от друга отделить, как правду и кривду; одно порождает другое, перекручивается. Когда мир сотворяли, они крылом к крылу летели, вместе на Алатыре души людские ковали — так уж говорят; один по правую сторону, другой по левую…
— Я слышала… — с внезапной робостью вставила Марья.
— Летели, говорят, над вечным океаном два сокола: Черный, Белый, — с улыбкой начала Ядвига. — Черный нес ком земли да уронил, и вырос из того остров Буян, а на нем великий дуб, а под ним — Камень-Алатырь, но мертво было то место, холодно, потому Белый, в чьем клюве были колосья, засеял остров, и стал он лучше всех на свете…
— Остров… Китеж стоит на острове! — воскликнула Марья невольно. — Но как это может быть? Он окружен озером Светлояром, а никаким не морем-океаном…
— Говорят, раньше везде вода была, а потом земля народилась, — подсказала ей Ядвига. — Разве это тебя больше всего волнует, Марья Моревна?