Сложенная история пугала ее. В ней была какая-то новая грань, та, которой Марья не видела, живя и в Ярославе, наполненном колокольным звоном и песнопениями священников, и в диком Лихолесье, где среди каменных кругов славили Чернобога.
— Так за что мы деремся? — вырвалось у Марьи. — Почему в радениях Белобогу всех, кто поклоняется Черному идолу, называют отступниками и подлыми змеями? А мы, принося жертвы Чернобогу, просим пролить ужас на церкви Китеж-града?
— А потому, что люди слабы, Марья Моревна, — с прежним напевом продолжила Ядвига. — Они будут сражаться. Даже будь у них один-единственный бог, они нашли бы повод обнажить оружие. Их ведут страсти. Месть, жажда силы. Как бы он ни мучился, Кощей все еще остается одним из людей, если не может взглянуть на это свысока и отступиться…
— Но именно эти переживания и делают нас смертными, — согласилась Марья. Ей стало печально, но она не понимала отчего. — Война никогда не завершится, поэтому ты остаешься в стороне?
Ядвига кивнула и улыбнулась. Видно, ей нравилось, когда с ней соглашались, но, зная строптивость Кощея, нечасто ей приходилось видеть понимание в ученике.
— Почему ты рассказала об этом мне? — спросила Марья. Ей чудилось, ее хотят навести на какую-то необходимую мысль. Она царапалась в голове, как голодная крыса.
— Потому что ты умеешь слушать, Марья Моревна. И потому что ты стала частью этой истории.
***
В горницу Марья вернулась как бы сонная, с болью, поселившейся в голове. Она хотела обратиться к Любаве, чтобы та приготовила ей какой-нибудь отвар, но не нашла сил даже на это. Такая усталость нападала на нее, бывало, после долгой сечи. Марья решила, что не прошло ее ранение, успокоила себя… Она дернула ленту на косе и на ходу принялась расплетать, словно это могло освободить ее мысли; косых взглядов Марья не боялась: она была в своем доме.
Сказанное Ядвигой странно тревожило ее, и Марье захотелось обдумать ее слова в тишине и уединении. Но стоило заглянуть в свои покои, она нашла там мрачного, пусть и не встревоженного ее пропажей мужа. Взглянув на нее, Кощей нетерпеливо и властно махнул рукой, и Марья услышала быстро удаляющиеся шаги Любавы, оставившей их наедине. Не скрывая измотанности, Марья прошла к сундуку под окном и, подумав, сняла пояс с мечом, положила оружие сверху, на крышку. Развернулась к Кощею, испытывая странную неловкость, какой между ними никогда не было — не оттого ли, что она секретничала с Ядвигой у него за спиной? Но Кощей делал то же и перед Марьей не отчитывался, так что она не ощутила большой вины.
— Ваня, не молчи, — попросила Марья. — Тогда мне кажется, что ты на меня сердишься.
Она ожидала слов, но вместо того Кощей медленно поднялся и скользнул к ней, под окно, держа что-то в руке, обернутое тряпицей. Подарки Марья любила, хотя и не хотела в этом признаваться: это казалось ей недостойным воина. Чем-то, присущим пустоголовым девицам, способным говорить только о богатых украшениях да о замужестве. А она никак не могла понять, кто она такая.
— Что это? — спросила она, накрывая его ладонь своей и не позволяя отдать вещицу. — Прощальный дар? Не нужно… Я не хочу думать, что мы можем расстаться! Оставь, нет…
Бывало, Марья переносила недели без мужа. Находила себе занятие: охоту, праздник, ярмарку, еще что-то. Когда нужно было отправляться далеко, он не брал ее с собой, боясь, как бы не прошел слух, что ярославская княжна жива и что он удерживает ее силой. Однако все равно разнеслось… Но сейчас Марья чувствовала, что их ждут испытания куда более худшие.
— Это нечто особенное, — таинственно и гордо улыбнулся Кощей, разворачивая сверток бережно, словно боясь повредить. — Чародейство, так что будь осторожна. Ну, гляди, не жмурься.
На его когтистой ладони лежал железный гребень — такими довершали прически. Отделанный не слишком богато, он не бросался в глаза, однако Марья рассмотрела вырезанные на гребне мелкие символы, какими украшали капища Чернобога, а венчали гребень простые, но изящные цветы. Она плохо умела читать древние руны, но посчитала, что эта ворожба должна охранить ее.
— Слушай внимательно, — попросил Кощей, понизив голос. — Носи его с собой и никому не отдавай. Если со мной что-то случится, ты узнаешь. Будет худо — гребень потускнеет, а если я стану на границе с Навью, покроется ржавчиной, что не ототрешь. Тогда ты поймешь, что сама должна убить княжича. И никогда не роняй гребень, — тревожно закончил он. — Не показывай Ивану… Но он вряд ли поймет всю его ценность.
Марья коснулась острых зубьев и вздохнула — мечтательно, прерывисто. Он представила, как втыкает гребень в горло наглому княжичу, решившему женить ее на себе, и широко оскалилась.
— Все закончится хорошо, — заверил ее Кощей. — Нам нужно обмануть его, это несложно: он неопытный мальчишка, едва вырвавшийся из-под отцовского крыла — прежде мы не слышали о его подвигах, военных свершениях… Старый князь умен, но Ворон говорит, болезнь съела его разум.
Горькие мысли снова набросились на Марью, как хищный зверь из темноты.
— Я не смогу! — воскликнула она, доверчиво прижимаясь к Кощею. Он ласково провел рукой по ее дрожащей спине, но так и не смог найти слов, чтобы ее успокоить. Марья была безутешна, у нее болело, надрывалось сердце. — Ты же представляешь?.. — слабо восклицала она. — Меня не тревожит ни битва, ни война, но… Я не хочу быть его женой!
— Значит, мы должны убить его до того, как он обвенчается с тобой, — быстро согласился Кощей. — Когда они заточат меня в темницу, постарайся выведать у Ивана, где ключи. Сразу не убьют. Достаточно освободить меня от кандалов, и я утоплю Китеж в крови…
— Ты просишь меня притворяться! — с болью воскликнула Марья. — Сделать вид, что я та же беспомощная княжна! Я не хочу снова быть слабой… ненужной… — Она зло вытерла слезы. — Я готова сражаться, пока не погибну, ради тебя, нас, всего Лихолесья, но это…
— Мне жаль, — проронил Кощей. — Меньше всего я хочу отдавать тебя ему.
Марья отошла, заложив руки за спину, и в несколько шагов пересекла покои… Она металась, успокаивая огонь, горящий в душе. Она не была сделана из стали, как думала; она оставалась дрожащей девочкой, боящейся судьбы, предначертанной ей кем-то свыше. Но Марья не вернулась к тому же, с чего начала — к замужеству с Иваном, — она успела кое-чему научиться за эти годы. Например, перерезать глотки.
— Прости меня, — раскаянно всхлипнула Марья, кладя ладонь напротив его гулко стучащего сердца. — Это ничто по сравнению с тем, что ты перенесешь в плену у китежского княжича. Я должна быть сильной, как и ты, моя любовь. Снова кандалы… Как ты можешь… сам…
— Я готов терпеть любые лишения, чтобы отомстить Китежу, — усмехнулся он. — Боль, которой меня испытывает Чернобог, куда сильнее. Я научился переносить ее благодаря тебе, и вынести седьмицу, чтобы этот щенок уверился в том, что я беспомощен…
— Пожалуйста, пообещай, что не убьешь его без меня! — воскликнула Марья, требовательно вцепляясь в рукав Кощея.
— Я… Зачем тебе пачкать об него руки, моя соколица? — безрадостно спросил Кощей, запутываясь пальцами в ее волосах, проскальзывая через них ладонью. — Моя месть, моя боль…
Он любовался золотистым сиянием, которое оставили последние лучи. Трогал ее локоны с такой нежностью — боялся ненароком дернуть и причинить боль. Узорчатый гребень был лучшим подарком, какой Кощей мог выдумать, и Марье вовсе не хотелось ничего иного. Она решила, что будет носить его с гордостью.
— С тех пор, как я стала твоей женой, дорога у нас общая! — сердито напомнила Марья. — Он оскорбляет мою честь, если хочет взять меня в жены не по праву…
Помедлив, Кощей кивнул. Не хотел вовлекать ее в круг кровавой мести, но понимал: Марья последует за ним, на что бы он себя ни обрек. Она никогда прежде не сознавала, как крепко они связаны, как она боится потерять из виду Кощея хоть на мгновение…