— Можно расчесать? — попросил Кощей.
— Ваня, любовь моя, ты же знаешь, что главное в женщине — не волосы… — по-лисьи улыбнулась Марья, польщенная священной радостью в его голосе, какая не слышалась, когда он говорил о ратных подвигах или несметных сокровищах.
— Те, кто так говорит, ничего не понимают. Я видел лучшие восточные шелка, расшитые золотом, блестящую яшму, янтарь. Люди пытаются поймать солнце, сколько помнят себя, они приручили огонь… А я нашел светило в твоих волосах.
Он мерно проводил гребнем по ее волосам, как и всегда, спутавшимся. Марья прикрыла глаза, пытаясь продлить вечер, взывая к богам, о которых не знала. Когда Кощей закончил, ластясь к ней, тихо напел что-то, мурлыча. У него был красивый рокочущий голос, и Марье казалось, что все дело в его человеческом сердце — это из него льется песня… Наивная баллада о вечной любви — как Марья могла помыслить, что темный чародей знает такие мелодии?
— Ты ее выдумал! — ахнула Марья. — Я никогда ее не слышала!
— А, песню? — переспросил Кощей. Он выглядел рассеянным, заплутавшим среди колдовски переплетенных слов. — Да, наверное. В детстве я постоянно их придумывал. Пел обо всем, что видел… Не то чтобы они получались добрыми, эти баллады. И в плену — надо же чем-то себя развлекать, когда хочется удавиться. Другие пленники любили меня за это.
— Спой мне еще, — попросила Марья. — Что-нибудь, что я смогу повторять про себя, когда я останусь одна с Иваном… Еще один дар, прошу! Мне станет легче, если я стану вспоминать тебя.
И Кощей сплел для нее еще несколько строк, которые Марья повторяла и повторяла, немо шевеля сухими губами, пока не запомнила на всю жизнь.
***
Вольга застыл около того места, где обыкновенно стояли дозорные на стене. Почти на самом углу — чтобы обзор был шире; прислонился около бойницы. По посаду скользил сумрак, накрывая с головой. Ночь приближалась медленно, и Кощей устало подумал, что лето выдалось прохладное, такое, что он и не замечал его веселого жара, как раньше…
Он специально шаркнул каблуком сапога, чтобы Вольга заметил его, однако Кощей чувствовал: побратим поджидает. Знает, что он рядом — волчье чутье.
— Странное дело: себя принести в жертву ты согласился сразу же, но, когда дело доходит до Марьи, медлишь, — вместо приветствия произнес Вольга, щуря янтарные глаза. — Я назвал бы это величайшей глупостью, на какую способен человек.
— Мне казалось, это у меня нет сердца, — огрызнулся Кощей. Ему не нравилась укоризна побратима.
— Разве я говорил, что это плохо?..
Вольга потянулся, глядя в темнеющее небо. Словно ища там нечто — те самые звезды, которые, согласно предсказанию волхвов, предвещали им победу. Но Вольга лучше прочих знал, как важны верные слова — старики могли подзуживать их, желая окончания войны.
— Ты пришел просить меня отправиться с Марьей, — заявил Вольга.
— Ты можешь обратиться, — пояснил Кощей. — Хоть в мышонка. Я знаю, что такие чудеса тебе по силам. И ты… в стороне от игр Белого и Черного богов. Мне будет спокойнее, если рядом с ней окажется друг, когда мне скуют руки. Ладно — клетка, плен, оковы, бессилие… Я знаю, чего ожидать от воинов, которые поволокут меня в Китеж на казнь. Но с чем придется столкнуться ей? Будь с Марьей и…
Колдовство омывало его, как гладкие волны Смородины. Приказывая нечисти, Кощей всегда испытывал какое-то странное пекущее чувство в груди.
— Береги ее, — твердо повелел Кощей, схватив Вольгу за руку так, что глаза того расширились от боли. Однако побратим смолчал, поперхнулся сердитым воем.
Кощея всего пробрало стыдом: он мог повелевать нечистью, с которой их ничего не связывало — ничего больше, чем у обычного князя и крестьян на его земле, — мог рявкать на слуг, но с Вольгой он не имел права так обращаться. С Вольгой, готовым грызться ради него с любым врагом… «Прости», — с трудом выдавил Кощей, совсем неслышно. Вольга не умел на него обижаться; он был как кухонный пес, которого окатывали кипятком, а он назавтра снова льнул к ногам и вилял хвостом. Но если бы Кощей не попросил у него прощения, клял бы себя последними словами.
— Нет, — неожиданно произнес Вольга.
Слова прозвучали громом. Обвалом в горах. Кощей вздрогнул. Вскинул на него взгляд, неловко опущенный. Лицо Вольги было наполовину сокрыто в темноте, и у Кощея закружилась голова. Нечто переломилось — в нем, Вольге или во всем свете. Сила Чернобога отчего-то не смогла направить…
— На меня твоя ворожба не действует, — чуть насмешливо сказал Вольга. Без злости или сердитости. Но Кощей по тону понял, что решения своего он не поменяет.
— Но как же… Ты же…
— Я хотел тебе помогать. По своему желанию. Сейчас — нет, не думаю, что это разумно, — растолковывал Вольга, как глупому дитя. — Если Марья пронесет с собой мыша — каково это будет? Черное колдовство! Кто-то заметит. Мы слишком рискуем.
— Сила никогда на тебя не действовала? — перебил Кощей, все еще не способный собраться. — Но почему?..
— Я пошел с тобой, потому что тебе нужен был друг, — просто объяснил Вольга. — Или я чувствовал себя обязанным за коня… Совесть заела. Я видел бежавшего измученного пленника, и я понимал, что далеко ты не уковыляешь. Следом наверняка послали погоню. Мне стало жаль тебя…
Коротко, лающе рассмеявшись, Кощей помотал головой и прислонился к стене, наваливаясь на нее. И неотрывно смотрел на побратима, однако не замечал в нем ничего нового. Вольга умел удивлять, но он по-прежнему не сомневался в его верности.
— Я все еще твой брат, но губить себя и Марью я не стану, — добавил Вольга, глянув на него с сочувствием. — Тебе страшно, — прямо сказал. — Перестань пытаться это скрыть.
— Бояться за свою жизнь я не умею, еще ордынский плен меня от этого отучил, — говорил Кощей торопливо, словно был пьян. — Но то, что мы задумали… Я буду в цепях; если княжич решит навредить Марье, я нисколько ей не помогу. Поэтому мне нужно, чтобы ты был рядом!
— Твоя жена — вовсе не хрупкая княжна. Я видел, как она сражается, — Вольга настойчиво пытался воззвать к его рассудку. — Никто не сможет ее ранить.
— Это иное. Ты не понимаешь…
Вольга уязвленно кивнул. Он никогда не был женат, да и не хотел. Любил свободу. И отчасти Кощей ему сочувствовал — хотя до встречи с Марьей и не подозревал, сколького был лишен в своем одиночестве.
— Постарайся не погибнуть, Ванька, — устало попросил Вольга, по-песьи мотая головой. — Сколько мы с тобой исходили, а никогда я не думал, что оно закончится вот так. Верил, что прорвемся, сбежим. Нынче мы тут, а назавтра — уже хоть в Индии, в шелках и золоте; я пути-дороги знаю. Весь мир повидать можно, от края до края, до соленой воды…
Отчасти Кощей тоже тосковал по их путешествиям, по тысяче дорог, по сотням неприятностей, сваливающихся им на головы. Он был молод, едва распробовал силу Чернобога, не знал, что она превращает его в чудовище… Теперь казалось: Вольга его успокаивал, отвлекал, подсовывал развлечения, но Кощей все равно ухнул в омут мести. Провалился, как в болото, внезапно и глубоко.
— От такого не бегут, — хрипло выдавил Кощей. — Заигрались мы. Мне нужна была сила… что эта — народная, — что ворожба, они обе меня подчинили. Остался только царь Бессмертный. Так я значу хоть что-то. Больше, чем просто Иван. И никогда не смогу отказаться. Но не одна месть меня заботит, а как бы не сделать так, чтобы Лихолесье сгорело от их факелов. Хотя и расплата тоже, конечно…
— Ответственность, — проворчал Вольга, словно выругался. — Меня тоже как княжеского сынка растили, хотя мать всегда знала, что я змеиное отродье. Однажды я сбежал от этого… Мне чисто поле милее. И дорога, и девки, и хмель…
— Вольга, — медленно спросил Кощей, — а сколько тебе лет?
Он усмехнулся. И промолчал. Последнего змея убили давным-давно — это Кощей откуда-то знал, но никогда не спрашивал… Вольга казался старше в неверном свете первых звезд. Он знал жизнь куда лучше, всегда находил выход. Умел рубиться бешено, как берсеркеры из варягов, но и мог подсластить речь, очаровать, обмануть. Вольга был опасен. Таких людей следует остерегаться; все в Кощее выло об этом. И все-таки — Вольга был его братом.