Стало жаль, что Марья не может сразиться вместе с волкодлаками. Их было куда меньше, чем людей в сборном войске Китежа — подъезжая к стану, Марья различала стяги разных князей. Не один Ярославль явился поддержать княжича Ивана, но и Чернигов, Нижний Новгород… Резко дернув поводья, Марья остановила коня, когда навстречу ей выбежали воины — лиц их она не видела под шлемами, но могла догадаться, что под ними кроются яростные оскалы. Позади разливался скулеж волкодлаков, слышался звон стали. Лошадь заходила под Марьей, напуганная грохотом сечи и обнаженным оружием перед мордой. Любава позади пискнула, чуть не свалившись. Кощей молчал — Марья даже успела забыть, что он за ее спиной, а точнее, старалась не думать, что ей предстоит предать мужа, пусть и понарошку.
— Помогите! — завопила Марья, отпуская поводья и вздергивая руки, чтобы встретившие ее воины видели, что она всего лишь безоружная перепуганная женщина. За ее спиной точно рассмотрели пленного Кощея и еще одну вопящую девицу в придачу, так что один из воинов побежал обратно к шатрам — должно быть, позвать кого-то главнее. — Я Марья! — надрывалась она, решив шуметь побольше и изображать панику. — Марья Всеславна, дочь ярославского князя!
Старое имя горчило, от него Марья давно отвыкла, пусть ему на смену и пришло прозвище, данное не за благородные заслуги, а за бешеную бойню. Но сейчас она постаралась вспомнить, отыскать в душе ту самую перепуганную девицу, что рванулась в лес, спасаясь от разбойников, разграбивших повозки с ее приданым. Марья свалилась с лошади прямо в руки одному из воинов. Он пробормотал нечто неразборчивое, оглядываясь на других дружинников. Те окружили лошадь, на которой оставался Кощей, взиравший на них с презрением и холодностью, но не пытался освободиться. Возможно, эти воины не знали его в лицо, но должны были догадаться по тому, что слышали о похищенной Марье. Один из них помог Любаве спешиться — та притворялась, что забыла, как говорить, а может, и впрямь потеряла дар речи от испуга.
Послышался пронзительный вой — так волкодлаки передавали приказ об отступлении. Марья обернулась и заметила, как волки оттаскивают раненых товарищей, тех, кого еще можно было спасти с помощью лекарей, и как воодушевленные китежцы наступают им на пятки. Бегство должно было выглядеть… естественно. К тому же, из леса другие силы откликнулись грозным ревом, и воины заволновались, глядя в спины убегающим к мосту волкодлакам. Гнаться не стали — напротив, лагерь завозился, как Вольга и рассчитывал, получив ценный трофей, самого Кощея, они не стали бы держать его на границе, где пленника легко отбить.
Обернувшись, Марья увидела, что к ним спешат всадники. Один был ей незнаком, но за ним следовало несколько копейщиков, и она решила приглядеться. Важный человек. Он был молод, однако его повелений слушались беспрекословно, и держался воин так же уверенно, как и отец Марьи, ехавший чуть позади. Дружинники кинулись к Кощею, уволокли его на землю и поставили на колени. Он зарычал — негромко, как рассерженный зверь; наверно, перенял привычку у Вольги.
Кощей уверял ее, что он в порядке, но Марья видела тень боли на его искаженном лице… Грубые пеньковые веревки, которыми его связали, не причиняли мучение, однако воспоминания ранили куда больше. Он снова был чьим-то пленником, и ему не следовало рассчитывать на милосердие своих хозяев. Марья увидела ликование на лице молодого воина, подъехавшего и снявшего шлем. Он не был похож на княжича Ивана — поговаривали, у него золотистые волосы, потому что он особо отмечен Белобогом. У этого воина были каштановые кудри и аккуратная борода… Ей стало жаль, что к Лихолесью не явился китежский княжич, иначе все можно было закончить сегодня. Как и говорили на совете, Иван скрылся за границей Китежа.
Дружинник, охранявший Марью (в действительности — удерживающий ее) подтолкнул ее к родителю. Она не была готова встретиться с ним снова, но вид отца не вызвал у Марьи прежней ярости — должно быть, потому что в этот раз он не вторгся в земли, которые она привыкла защищать, а медленно приблизился к ней.
— Отец! — крикнула Марья, как бы выбиваясь из последних сил. Ее сердце и правда колотилось под горлом.
Она ночью представляла свою встречу с отцом. Прошлая свершилась быстро, Марья не смогла толком ничего запомнить; еще и из-за удара по голове поблекла часть ее воспоминаний. Сейчас Марья увидела на его лице, перечеркнутом шрамом, истинную радость, облегчение. Незнакомый взгляд — каким никогда не награждали маленькую надоедливую княжну.
Князь Всеслав по-медвежьи крепко обнял ее, прижимая к себе; его не заботила ни дружина за его спиной, ни то, как замерла и сжалась Марья, окаменевшая помимо воли. Ей захотелось вырваться и кинуться к мужу, но она быстро подавила этот порыв.
— Девочка моя, я знал, что ты вернешься! — выдохнул отец. — Что вспомнишь…
«Вспомню что, отец?» — ядовито подумала Марья. У нее не было счастливых воспоминаний из детства, тем более, со временем они стали ослабевать и испаряться, оставляя какие-то смутные цветные пятна. Они никогда не были близки так, как он воображал.
— После того, как я увидела вас, отец, я словно проснулась! — вдохновенно лгала Марья. — Его чародейство пошатнулось, я смогла высвободиться… Я всегда помнила, что где-то меня ждет дом, — прибавила она, надеясь застыдить отца. — Мне снилось…
— Как ты… как ты победила это чудовище? — спросил князь Всеслав, и Марья почувствовала неверие в его голосе. Она должна была защититься, потому постаралась вспомнить все, что изложил ей Вольга:
— Он сказал мне, — Марья вздрогнула, словно воспоминания причиняли ей боль, — что его сила в волосах… Он начал доверять мне, поэтому я смогла расспросить про его слабость. И вот улучила момент и… Любава помогла мне! Вместе мы схватили его. Сейчас он не может колдовать.
Ведьма робко озиралась, не решаясь произнести ни слова. Однако она стойко держалась, не показывая своей нечеловеческой природы, и никто не мог бы заподозрить в ней нечисть: никакого намека на когти и клыки, лишь бледное девичье личико. Князь Всеслав даже кивнул ей с благодарностью за то, что она помогла дочери воссоединиться с ним. Любаву попытались увести куда-то, она так и была неприкаянная, но Марья бросилась к ней, ничуть не стесняясь кричать и просить.
— Ах, нет, оставьте ее со мной! — взвизгнула Марья, хватаясь за Любаву. Она не так уж притворялась: ей не хотелось быть разлученной с ведьмой. — Она моя единственная подруга! Там… в этом кошмаре… Мы всегда были вдвоем!
— Конечно, Марьюшка, — пробормотал отец, с болью взглянув на нее. — Оставьте девушку. Откуда ты? Кто твои родители? — спросил он у Любавы с приятной Марье заботой.
— Из-под Суздаля мы, князь, — проговорила она, низко кланяясь. — Мой отец был купцом, но черный чародей его убил, а меня забрал себе в жены, очень уж приглянулась я ему. Прошу, позвольте ехать с вами! Родни у меня больше не осталось…
— Езжай, — согласился князь, — коли захочешь, отправляйся до Китежа, а если пожелаешь остаться где-то по дороге, я пошлю с тобой провожатых.
Он сочувственно поглядывал на обеих, представляя, как едва выбравшимся пленницам хочется оказаться подальше от Лихолесья. Князь Всеслав даже загородил широким станом Кощея, чтобы Марья с Любавой лишний раз не глядели на него, пока того медленно заковывали в настоящие, тяжелые цепи, которые приволокли по приказу того молодого воина.
К ним подошел и священник в богатом одеянии — видно, один из приближенных китежских владык. Он окропил Кощея живой водой, той самой, что набирали у Истока ручья под Алатырь-камнем, и тот дернулся, как от удара, зашипел — в этом не было ни капли притворства, на лице осталось несколько выжженных красных отметин… Священник подошел и к ним с Любавой, сложил руки и нараспев произнес радения своему богу. Перед Марьей оказался простой деревянный крест, в котором она каким-то особым чутьем ощутила большую силу.