— Не вздернут, если он друг княжича. А если Иван покрывает нечисть, это может… что-то начать, что-то большое, — слегка сбилась Марья.
Она еще не придумала, кому и как она могла бы подкинуть эти тайны. Церкви, способной уничтожить молодого княжича, который, как и многие люди, обманывал ради себя и друзей? Но возвышение жрецов грозило завершиться еще более страшной войной с Лихолесьем…
— Это интересно, — наконец сказал Вольга. — Я разузнаю про него — постараюсь. Держись, Марья, и будь храброй.
Он запрыгнул на подоконник и исчез в ночной темноте, обернувшись бесшумной совой, а Марье осталось лишь тоскливо смотреть на лунное небо и тоже мечтать о свободном полете, о возвращении домой, в Лихолесье.
***
Следующий день начался с привычных ритуалов: ее умыли, расчесали и одели в новое платье, куда более роскошное, чем дорожное. Поговорив с ними, она подумала, что нашла общий язык со слугами в княжеском доме — Марья по-прежнему оставалась скромной и вежливой с девушками. Если бы не молитвы, которые они непременно прочитали с утра, Марья могла бы отрешиться и представить, что она в тереме Кощея, а вокруг нее услужливые ведьмы. Но время молебна провозгласил колокол, и Марья припала на колени у красного угла. Слов не знала, однако шевелила губами.
А потом ей сообщили, что она встретится с княжичем Иваном. Старый слуга, явившийся к ней, подслеповато моргал, глядя на нее, и наверняка не заметил, как Марья ликующе оскалилась. Но она поблагодарила его и с миром отпустила. Марье было страшно любопытно; в ней горело какое-то злое, дикое чувство. Она хотела видеть глаза своего врага, иначе расправа над ним, мысленно проводимая ей еженощно, была неполной, незавершенной.
Девушки замечали молчание Марьи, постаравшейся заключить свое пылкое сердце в броню из стальных пластин, и ошибочно принимали его за страх, сковавший все ее члены. Но Марья ждала, таилась, как гадюка в высокой траве, истекающая холодным ядом.
— Не бойтесь, княжна, он сказочно красив, — рассказывали ей увлеченно. — И умелый воин… и охотник! Он будет добр с вами.
Ее подбадривали и убеждали в смелости княжича, в том, что он прекраснее зари, расписывали его неземную красу, словно он был не женихом, а каким-то украшением заморским… Она замечала, как загорались их глаза при разговоре об Иване — конечно, все девушки были в него влюблены без памяти.
Марья оставалась безмолвна, да и девушки бы не поняли ее, а она все опасалась увлечься и сболтнуть что-то лишнее, что раскроет их с Кощеем. В городе, донесла ей верная Любава, которой под охраной дюжих дружинников позволили выйти якобы в поисках родичей, говорили, что княжич спас Марью Всеславну, несчастную княжну Ярославскую. Услышав это, Марья визгливо хохотнула, но тут же захлопнула рот ладонью. Уж конечно, кто бы подумал, что беспомощная девица сама сковала страшенного Кощея и приволокла его в руки праздно стоящему китежскому войску! В Лихолесье ее заслуги, обыкновенно военные, никогда не отбирали, да и не находилось желающих взять ответственность за учиненную ей бойню…
К приготовлениям к встрече с женихом Марья отнеслась спокойно и позволила себя заново наряжать и расчесывать, хотя в Лихолесье не привыкла часто переодеваться.
— Вплетите вот что, — попросила Марья, показывая гребень. — Это подарок моего отца, пусть будет при мне.
Ей показалось, девушки обрадовались, что княжна оттаяла и хочет прихорошиться. Но гребень был ее единственным оружием.
— Вы не смотрите в глаза княжичу, — советовали ей, — иначе он сочтет вас грубой.
И совсем не той женой, что нужна наследнику крепкого китежского престола… В другое время Марья обрадовалась бы, не боясь, что ее отошлют прочь, вернут в опостылевший отцовский дом — пусть так, лучше остаться в девках (Марья уверена была, что отец, не жалующий жрецов Белобога, не отдал бы ее в монастырь). Но Марье нужно было удержаться в Китеже, войти в доверие княжичу и нанести губительный удар.
Ее отвели в светлые палаты — по пути Марья старалась запомнить петляющую дорогу. Все тот же старый слуга оглядел Марью и молчаливо кивнул, пропуская ее. У дверей стояли дружинники с мечами, выглядящие грозно и решительно. Если бы она решилась убить Ивана прямо здесь, Марья сама бы долго не прожила — и не смогла бы освободить мужа, что было страшнее.
Все было похоже на гостевые покои, в которых поселилась Марья, и ее начали раздражать эти сложности. На лавке у окна сидел юноша, трудившийся над луком — Марья сразу поняла, что он правит растянувшуюся тетиву, но смолчала. Лица его она не видела, лишь светлые кудри, вспыхивающие на солнце, льющемся в окно. Услышав ее шаги, он торопливо отложил работу, взметнулся.
— Рад встрече, Марья Всеславна, — ласково произнес княжич, с любопытством глядя на нее. — Верно, слухи о вашей красоте так же правдивы, как и слухи о храбрости. Я бы с удовольствием послушал, как вы победили это чудовище…
Она помнила, что ей говорили. Не смотреть, не быть грубой. Но, увидев его, Марья не смогла оторвать глаза. Она застыла, чувствуя себя обманутой диким, кошмарным сном. Сначала мазнула взглядом по нему, увидела стройного юношу, опрятно, но просто одетого, для конной езды — быть может, он вернулся с охоты; девушки шептались, что княжич Иван увлекается соколиной ловлей…
Золотистые кудри — как и ходила молва, как многие девицы видели в мечтах. Но Марья различила его лицо, тонкие, еще слишком юные черты, изящные, но строгие, и онемела, переживая какую-то дикость: и смущение, захлестнувшее щеки горячо, и страх, и смутную радость, невесть с чем связанную. На Марью смотрело лицо ее Кощея, хотя и чужое, непривычно обрамленное пшеничного цвета локонами.
Она знала эти черты, она касалась их ласково, любяще, целовала эти тонкие сухие губы — у Ивана искривленные в радостно-оживленной ухмылке, но едва ли он ликовал при виде нее — скорее, из-за светлого дня и удачной охоты. Растерявшись, Марья прослушала, с чем он к ней обратился.
Марья вглядывалась в его глаза — темные, но с потаенной теплотой, умные, цепкие, озиравшие ее в ответ. Но Иван не узнавал ее и не мог узнать, не видел ничего большего, чем бледная испуганная девушка (в этот раз не пришлось притворяться), обряженная в нелепое праздничное платье. Но она угадывала, искала сходные черты: скулы, прямой нос, ясный взгляд, тонкие кисти, у Кощея извращенные темной силой, когтисто-чудовищные, а у Ивана — обычные, подвижные, живые. «Отражение», — подумала Марья, охваченная внезапным озарением; Белый и Черный боги, вечно играющие, устраивающие кукольные представления на ярмарке, продолжают и отражают друг друга.
И слова Ядвиги, предрекавшей ей бессмысленность и ненужность их затеи с местью Китеж-граду, вдруг показались Марье такими же тяжелыми, как своды терема над ее головой.
========== 8. Соколиный двор ==========
Ей удалось скрыть изумление, справиться с оцепенением. Иван ничего не заметил или сделал вид — быть может, он самодовольно подумал, что она поражена его неземной красотой, о которой с восторгом говорили девушки. Но Марье удалось улыбнуться ему елейно, чуть склонив голову, отведя взгляд. Она даже ответила что-то, и ее слова Ивану польстили: он просиял и начал быстро говорить, приглашая ее пройтись во внутреннем дворе. Должно быть, на свободе ему нравилось больше, чем в душных покоях, и Марья с радостью согласилась: ее не выпускали из терема, кроме как на краткие богослужения, и она соскучилась по ощущению ветра в волосах.
По приказу Ивана появились девушки и увели Марью, подготовляя ее к прогулке; она привыкла, что ее постоянно переодевают и украшают, и не сопротивлялась, лишь попросила не трогать прическу, которая так полюбилась ей. Платье подобрали куда скромнее, чтобы не привлекать внимание, а на волосы набросили дорогой расшитый платок. Марья помнила, что голову покрывали замужние женщины (в Лихолесье все ходили без уборов, как ведьмы в сказках), однако поняла, что это из-за близости стольких церквей; Китеж-град весь был городом Божьим, и Белобог мог смотреть на него прямо с неба, и опростоволоситься перед ним — страшный грех… Но ей наказали чуть прикрывать лицо платком, чтобы никто не узнал ее. Так охраняли невесту княжича, будто кто-то мог бы на ее жизнь покуситься.