Она улыбалась, пока губы не заболели.
— Уши оторву, — беззлобно буркнул Кощей на конюшонка, который отирался рядом и все прекрасно слышал. Тот охнул, подскочил и улепетнул куда-то прочь, к стойлам. Марья мягко улыбнулась, ничуть не расстроенная проказой мужа. Ей тоже не нравилось, когда их подслушивали.
В горнице было шумно. Марья слышала, о чем беспрестанно говорят, и в ней поднималась досада. Она привыкла к тому, что войны боятся — это она слышала от отца, смотревшего на нее бельмом глаза сурово и строго: князь Всеслав едва не погиб от жестокого удара. Но нечисть как будто ожидала боя с нетерпением…
— Они оскорблены за прошлый раз, — объяснил Кощей. — Надеются, удастся отвоевать полосу леса, что за рекой, и, может быть, поле… Не все из них питаются человечьей кровью.
Марья с беспокойством вспомнила бледные щеки Любавы, утратившие яркий, словно бы нарисованный румянец к зиме. Ей редко приходилось думать, что народ Лихолесья голодает.
— Скажи лучше, как там казанский князь… то есть хан — их так называют, верно? — спросила Марья, подавая Кощею руку с легкой улыбкой. — Вы договорились?
— С возрастом он становится все своенравнее, даже мне трудно найти с ним общий язык, — вынужденно признал Кощей. — Однако его войска не станут беспокоить наши границы.
— Что ты ему предложил?
— Силу.
На протянутой ладони Кощея вспыхнул темный огонь. Зачарованная Марья потянулась навстречу, как будто ей вдруг захотелось погреть тронутые холодком пальцы, но она отступила.
— Однажды магия затуманит ему разум окончательно, и он станет искать ее источник в Лихолесье.
— Поздно туманить болото, — отмахнулся Кощей. — Они суеверны, эти ордынцы. А под боком у нас Китеж, их магии они уж боятся как огня. Говорят, она жжется каленым железом… Баскаки спать не могут.
— Смеешься? А мне не смешно!
Он осекся, перестав волновать Марью рассказами о старых войнах. Ей приходилось множество раз слышать, как с десяток лет назад войско Кощея было разбито на самых подступах к Лихолесью и теперь они вынуждены таиться в тенях, прятаться в норах… Впрочем, из нор быстро вырос городок.
— Они нашли алтарь Белобога подле Китежа, — прошептала Марья, повторяя легенды и слухи, гулявшие среди дворовых девок, и оттого чувствуя себя пустоголовой сплетницей. — Говорят, они благословлены… Или прокляты, кто знает.
— Наше проклятие крепче их, моя соколица.
Кощей потер пальцы, словно огонек еще жегся. Но лицо его не выражало ничего — даже ни капельки восхищения, которое у Марьи вызывало колдовство и всяческие чудеса. Так же она смотрела на лук. Или на клинок.
— Где же Вольга? — повеселев, спросил Кощей, вспомнивший побратима. — Я думал, он первым собьет меня с ног, но, вернувшись, его не нашел. Он тоже отправился рыскать по Пограничью? Должно быть, мне стоит их догнать…
— Останься, должны приготовить трапезу. — Ей вовсе не хотелось расставаться и на мгновение.
Кощей кивал и смотрел на нее как-то тоскливо, но в то же время его темные глаза восхищенно сверкали, как адамант в том кольце, что он однажды привез ей. Марья сложила руки, скользнула по тому пальцу, где она обычно носила кольцо. Руки ее давно привыкли к оружию, а не к украшениям… и не к рукоделью. С усмешкой она вспомнила, как расстраивалась нянька ее неумению вышить простой узор красной ниткой…
Все это осталось в прошлом, отцвело.
— Мне нужно переодеться, — вспомнила она.
— Пожалуй, и мне тоже. Однако славно мы подходим: оба как будто едва вернулись из многолетнего похода…
Они переглянулись, оглядели друг друга и остались довольны.
***
Вечерние сумерки скрыли город. Нечисть видела и без огня, так что факелов не зажигали, они всегда любили прятаться в темных углах. Во мраке выскальзывали из домов — таких же, как у людей, землянок, а то и больших теремов с примыкающими дворами… Выскальзывали и отправлялись в людские деревеньки, все эти вурдалаки и упыри, легкие мары, ведьмы с голодными очами, из которых словно бы сыпались зеленые искры, всяческая нежить… Этим Кощей правил.
Выйдя во двор, Кощей поправил рукава рубахи, скатывая их пониже, скрывая метины шрамов — и чтобы другие не видели, и самому ему они кололи глаза. Тишина стояла хрупкая, небывалая. Медовуха не туманила голову, а словно бы сделала ее светлее — он выпил чарку в надежде, что это поможет унять волнение. Ему стоило остаться там, в тепле, в объятиях заснувшей Марьи, но ночь позвала.
Полная луна тяжело нависла, мигали звезды. Кощей долго смотрел на вежу, тоскливо вырисовывавшуюся на фоне ровной крепостной стены. Где-то там, наверху, томился дозорный, всматривавшийся в темноту леса. И, может, молился Чернобогу, чтобы он не послал китежские рати так скоро — прислушавшись, Кощей наверняка мог бы уловить его тихий шепоток.
Возле дружинного лагеря всегда пахло псиной, что было неизбежно. Кощей давно притерпелся, но, подойдя ближе, все-таки скривился и тихо рассмеялся. Взглядом поискал меч — отроки нередко оставляли их где ни попадя. Вдруг позади послышались шаги большого зверя, тяжелое дыхание, тихий взрык, и Кощей почти потянулся к силе, которую ему вручили…
Тень перетекла из волка в человека и ступила навстречу.
— Пограничье спокойно, государь, — негромко заметил сиплый голос. — Младшая дружина задрала несколько овец в деревнях поблизости, так что они нескоро подойдут ближе. Это все лишь охотники…
— И ты думаешь, это остановит войну? Пара загрызенных овец? — холодным как яд голосом проговорил Кощей. — Стоило бы отправиться в Китеж и перекусить горло княжескому сынку, пока он не натворил беды…
— Ты хочешь сам ударить?
Кощей усмехнулся. Черная тень выступила, озаряясь светом луны, и заключила Кощея в крепкие объятия, от которых у него, кажется, хрустнули ребра. Широкое лицо с клокастой бородой и желтыми волчьими глазами лучилось ликованием — и беспокойством.
— Худой ты, что тростинка — как войско вести? — крякнул Вольга. — Что эти ордынцы едят — конину? А готовят ее, положив под седло?
— Оставь. Если ты вернулся позже всех, я отлично понимаю, к чему это приведет…
— Иван, — укоризненно напомнил Вольга. Лишь жене и побратиму он позволял звать себя прежним именем. — Ты не пройдешь туда, Китеж-град охраняет магия Белобога. Она втоптала нас в пепел, с ней не тягаться даже чародею вроде тебя — уж не обессудь… Зазря сгинешь, а граница их останется стоять. Мы оба это знаем.
— А я — отражение, отражение на воде — только я и смогу туда прорваться, — озлясь, рявкнул Кощей. И добавил: — Он хочет забрать Марью. Когда я узнал, думаешь, каково мне было?
— О, вот в чем дело… Право слово, чего ты так вцепился… Неужто сложно было, как в старые времена, украсть царь-девицу и… Здрав буди, королевна, мир вашему дому!
Оглянувшись, Кощей с изумлением увидел жену — простоволосую, в исподнем, но кутающуюся в большой расписной платок, который он привез ей из очередного странствия…
— Марья… — растерянно позвал он.
Она не злилась на Вольгу — и вовсе не умела на него сердиться, пропуская большую часть его слов мимо ушей, — но к Кощею шагнула сердито. Запыхалась, от ярости, озарившей ее лицо особо, прекрасно, не могла выдавить ни слова. Волосы развевались от поднявшегося ветерка, в лунном серебряном свете лицо Марьи казалось бледным, как у голодной упырицы.
— Если будет война, мы вместе поведем нечисть на сечу, — проговорила Марья, сверкая глазами, — и никто не посмеет забрать меня и насильно венчать у Белобогова алтаря, не будь я Марена. Я убью китежского князя.
Где-то вдалеке гаркнул ворон. Или это из Кощеева пережатого горла вырвался короткий смешок.
========== 2. Деревянный крестик ==========
Проснувшись, Марья с трудом могла вспомнить прошедший день. Что-то тревожило ее, да и утром она не нашла в постели Кощея; Марья слепо скользнула рукой рядом с собой, но не ощутила даже остывающего тепла… Едва ли он ушел давно: Марья смутно припоминала его руку, коснувшуюся плеча, и брезжащую за окном зорьку… Нет, ее волновало иное: рука Кощея не была живой. Теплой, ласковой, какой он когда-то впервые коснулся ее лба.