— Неужели нечисть станет рассказывать слуге Белого бога о справедливости? — укорил отец Михаил. — Так нужно было. Княжество продолжает жить, даже если погибает наследник. Приходит новый сын. Избирается другой род. Так было и так будет всегда.
— Вы хуже стаи волкодлаков…
Он знал, что Марья сговорена с ним. Едва выяснил, чья она дочь, ему показалось, боги насмехаются над ним, хохочут в два голоса, наблюдая за его бессмысленными мытарствами, попыткой убежать от судьбы. Потому он даже сторонился Марьи, показываясь ей ледяным и закрытым, а она ничего и не знала — конечно, ей не рассказали, не стали волновать. Просто сговорили с тем, другим Иваном, едва из колыбели.
— Жить тебе осталось не более чем до полудня, — сказал священник спокойно. — Нет ли какого желания у тебя? Наша вера не позволяет оставить страждущего в беде, даже если он подлое чудовище; дело наше — оказать милосердие и приоткрыть для него дверь к свету.
Должно быть, рассчитывал, что Кощей попросит милосердной быстрой смерти, а не позорной казни на главной площади при стечении целой толпы народа, проклинающего его последними словами. Но гордость не позволяла ему просить о такой уступке.
«Воды», — мысленно взмолился он, чувствуя страшную жажду. Может, этот единственный глоток заставил бы его поверить в возможное спасение, в то, что Марья все-таки не оставит его одного, как она клятвенно обещала, что отмщение еще случится… Гордость не позволила вымолвить ни слова; он острыми зубами впился в губы.
«Крови», — зарычал голос незнакомый, не его; голос Черного бога, говорившего его устами. Священник отшатнулся, осенил его крестом, и Кощея дернуло, будто хлестнуло по лицу. Короткое радение Белобогу заставило закричать, выгибаясь, запрокидывая голову до страшного, предсмертного хруста костей. А чудовище все хохотало, выло, просило крови, хотело порвать старику горло и приникнуть по-упырьи…
Лишь бы вспомнить, что он еще жив.
***
Добрались они быстро, никем не замеченные. Во дворе Марья растерялась, сбитая с толку, и ее потащила за собой уверенная Любава, которая разведала местность, да и в темноте видела куда лучше — как болотные огоньки, вспыхивали зеленые глаза.
У кухонь переминались два дружинника, выглядящих очень недовольными тем, что у кого-то есть шанс поразвлечься на свадьбе княжича, а они вынуждены пялиться в пустоту и досматривать снующих туда и сюда дворовых: сегодня у кухарок было забот невпроворот. Марья подождала, когда беготня слуг, подтащивших еще ведра от колодца, прекратится, и стражники останутся одни… Благодаря сумраку, скрывшему их от любопытных глаз, они с Любавой смогли подкрасться поближе.
Руку Любава не глядя сунула в сумку, нашарила там что-то, и на ее личике отразилось злорадное торжество. Испугавшись, Марья схватила ее за плечо, приникла к уху, шепча:
— Нельзя разрыв-травой, услышат, сбегутся! Я попробую убить их тихо…
— Это сонное зелье, моя королевна, — объяснилась ведьма. — Закройте лицо и не дышите, пока я не скажу.
Она выступила, швырнула что-то — скляночки, которые разлетелись под ногами у изумленных дружинников и стали густо чадить белым дымом. Марья уткнулась в рукав, но смотрела любопытно, как они, даже на ладонь не обнажив мечи, безвольно падают. Вскоре дым развеялся, но безоружно побежденные воины продолжили спать, даже похрапывали…
Наклонившись к дружинникам, Марья по очереди перерезала обоим горло. Она не чувствовала сильной вины, уговаривала, что это ее враги, которые не пощадили бы предательницу людей, пытающуюся прорваться в темницу, но что-то нехорошо екнуло у нее в груди. Неужели недолгое пребывание в Китеж-граде пробудило в ней милосердие, которое она забывала на поле боя. «Марья Моревна», — повторила она свое имя, возвращая уверенность.
Оказалось, после того как пройдешь в кухню, где было жарко, как в геенне, и душно, что сразу ударило в пот, нужно было проскользнуть в прохладный подвал. Там, за пузатыми бочками, была еще одна дверца, почти незаметная. Любава прикрывала ей спину, пока Марья возилась с ключами и подставляла то один, то другой… От волнения стало дурно. Но вот наконец-то один проскользнул, и Марья с колотящимся сердцем провернула несколько раз.
Было темно, пахнуло чем-то зловещим. Присутствием Чернобога. Его сила, проливавшаяся вместе с кровью Кощея, отравляла. Марья прикоснулась плечом к стене и отпрянула, как обожженная. Она потерла плечо и мысленно обратилась к мужу, пытаясь успокоить его, обнадежить… Разве он услышит его? Ведь только в сказках бывает, чтобы читать мысли и понимать с полуслова. Ей понадобилась тихая молитва ведьмы, дабы злобная сила приняла их за своих и позволила пройти.
Послышались тяжелые шаги, побряцывание кольчуги. Марья скрылась за поворотом винтовой лестницы, поджидая, когда враг приблизится, и торжествующе улыбаясь. Наконец-то для нее нашлось дело. Месть, смерть, погибель. Ее спутницы, ее истинная свита. Она несла расплату за дни мучений, что достались ее мужу, добровольно пожертвовавшему собой, и не остановилась бы, пока не достигла его и не обняла.
Она налетела на стражника, поднимавшегося по лестнице, вонзила клинок в бок, глубоко, яростно, но молчаливо, не проронив ни звука. Он хлюпнул криком, попытался схватиться за нее, дотянуться до горла, но Марья немилосердно провернула клинок, выхватила и вбила ему в грудь, прорывая сочленения кольчуги. Вот тяжело осел, перекрывая проход по лестнице. За ним послышались голоса — он был не один!
Не позволяя себе отдохнуть, расслабиться, Марья бросилась в бой, уже не таясь. Они были зажаты на лестнице, и на первого меч обрушился — на голову, не прорубая толстый шлем, но от мощного удара оглушая воина. Ход вниз был узкий, так что следующий за первым дружинником тревожно вскрикнул, поспешно отступая, чтобы увернуться от падающего на него тяжелого тела. Дружинник покатился вниз, под ноги товарищей, и это позволило Марье оттолкнуть их вниз, к подножию лестницы.
Первый полоснул ее по левой руке, и боль заставила несдержанно крикнуть. Только ободренная раной, знакомой опасностью, Марья бросилась рубиться, широко размахивая мечом. Было темно — вот почему по ней не попали. Мечи скрестились, громко звеня. Она насела, толкнула всем телом — воин отлетел к стене, запнулся, и тут Марья наскочила на него. Впилась мечом в грудь, под ключицей.
— Еще спуститься, Марья Моревна, — подсказала Любава, тыча куда-то вниз, на еще один лаз с еще более грубыми ступенями.
Ниже, еще ниже! Дух захватывало. Марья не страшилась упасть и полететь вниз по высоким ступенькам; самое жуткое — не успеть, упустить его. Даже не попрощаться, если дело и правда так худо, как показывал зачарованный гребень. Дверь распахнулась, когда она навалилась на нее плечом, взвизгнула, заскрипела.
— Ваня! — вскрикнула она, увидев бледное лицо мужа. Подлетела, хлопоча, касаясь мертвецки обостренных скул, плечей, едва прикрытых окровавленным рубищем. Он не откликался. — Нет, нет… Ваня, любовь моя, я же здесь, я пришла тебя освободить… — испуганно твердила Марья, продолжая его тормошить и уговаривать. — Они пьяны, они беспомощны, и мы ударим так, что камня на камне не останется… Довольно с меня этого места. Открой глаза, Ваня, пожалуйста!
Он висел в цепях, с закрытыми глазами, не отвечал, хотя она уже надрывно кричала, и эхо гуляло по углам. И Марья никак не могла понять, спит он, потерял сознание от боли или… погиб? Она медленно приблизилась, прикоснулась дрожащей рукой к костлявой груди, пытаясь нашарить, найти…. Мысли не собирались. Она растерянно оглядывала цепи, думая, как бы снять его и помочь. Ведь не должно ему висеть, закованному, как раб.
Он не дышал, и сердце его не билось.
========== 10. Алатырь-Камень ==========
Тени клубились, изгибаясь. Издалека доносились какие-то призрачные, совсем тусклые голоса, умоляющие о чем-то. Он все еще был заперт в подвале, но руки не стискивали колдовские кандалы, а мысли не тяжелели от налившейся в голове боли. Кощей был свободнее, чем когда-либо, и потому понял, что почти перешел черту, отделявшую беспокойный мир живых от чего-то неизведанного.