Марья встала чуть раньше, чем в опочивальню просочилась Любава. Она, как и обычно, притащила громоздкий таз и кувшин с водой — это был старый ритуал, который ведьма исполняла гордо. Марья давно не боялась ее когтей, едва касавшихся кожи, доверчиво прикрывала глаза, ныряя не в ледяную трезвящую воду — в свои бестолковые, смятенные мысли… Утро прошло молчаливо, и Любава была на диво тиха, хотя в другие дни стрекотала, точно сорока в лесу. Нет, она тоже уловила, как нечто придвигается к ним, угрожающе сипя, гремя и свистя.
— Ты помнишь прошлую войну с Китеж-градом? — спросила Марья, вертясь у зерцала, пока Любава проходилась можжевеловым гребнем по ее волосам и нашептывала свои вечные присказки. Почувствовала, как рука ведьмы запнулась, не скользнула ниже. Но волосы Марьи всегда путались, она не помнила ни дня, когда Любаве не пришлось бы распутывать колтуны золотых прядей…
Они столкнулись взглядами в отражении. Любава вспыхнула, смущенно отвернулась, не смея так прямо глазеть на королевну. Кощеево зерцало показывало правду, это он ей так сказал, а Марье всегда казалось, что отражение ей льстит. Но испуг Любавы она успела уловить.
— Тогда я была совсем юной, — прошептала Любава. — Я не умею сечься, моя королевна, но нашей дружине нужны были все, кто может держать меч. Мой конь пал почти сразу, сраженный чьей-то меткой стрелой, меня выбило из седла… Было больно, я не могла встать: упала на ногу, подвернула. Мне казалось, по мне вот-вот проскачет конь. Растопчет меня, растерзает…
Привычная работа помогла ей справиться: Любава расчесала волосы и стала укладывать их в венец, сплетенный из двух кос. Ни один волосок не выбивался — наверняка чародейство помогало Любаве смирять непокорную гриву Марьи.
— Мое счастье, что я выползла под копыта Кощееву коню, — продолжила ведьма. — Мы отступали в Лихолесье, все было смятенно… Слава Чернобогу, в той битве не было волхвов Белобога. Они оказались бессильны на нашей стороне Смородины, иначе ни один из нас не пережил бы тот бой. А царь подхватил меня, просто потому что мог спасти. Спасти хоть кого-нибудь. Царь милосерден, и я на крови клялась служить ему вечно…
— Но он же и призвал тебя сражаться, — прошептала Марья. — И от этой просьбы нельзя было спрятаться.
Любава не посмела бы сказать этого, но Марья знала. Какая-то неведомая магия повелевала нечистью, что они не могли ослушаться ни единого слова, сказанного Кощеем, если он того пожелает. Именно он собрал великое войско, которое повергнуть смогла только единая армия князей… Сила вынуждала нечисть браться за оружие — или выходить на сечу с оскаленными клыками и выпущенными когтями. Но Кощей сотни раз клялся ей, что большая часть войска шла по своей воле, а в преданности волкодлачьей дружины ей не приходилось сомневаться…
— Не нужно серег, — отрезала Марья, видя, как Любава робко потянулась к шкатулке с драгоценностями, — и дорогого платья. Каменьями стоит сверкать в мирное время, но сейчас мы готовимся к битве. Достань мой меч, — устало прошептала Марья.
Она не обернулась, но услышала, что глухо хлопнула крышка сундука.
***
После долгого путешествия в богатый дом казанского хана Кощей с неохотой взлетел на коня. Тряска постоянной скачки утомляла его, и он по-своему завидовал неутомимым сильным дружинникам, мягкие волчьи лапы которых гулко ударяли по земле. Конь шел неудобно, переваливаясь, дергая седло. Но давно прошли времена, когда Кощей мог бы взобраться на спину побратима, впившись пальцами в густую пушную шерсть… Хотя Вольга и тогда огрызался и жаловался на свой бедный хребет.
Словно почувствовав его мысли, Вольга обернулся, скосил янтарный глаз и фыркнул. Рядом с рысившим конем запросто держался большой, чуть не со скакуна в холке, волчище. Его сосредоточенный, хищный вид успокаивал Кощея. Он не боялся вражеской засады, поскольку давно выучил, что магия стоит десятков самых умелых и верных воинов, но куда хуже ему было бы ехать через потемневший, помертвевший лес в одиночестве. И все-таки близость побратима напоминала ему о свободных славных временах, когда за его спиной был ветер, а не сбившаяся в стаю отчаявшаяся нечисть…
Лихолесье чувствовало; этот лес всегда был живее большинства тех, кто таился в нем. Живее даже Кощея. Он усмехнулся этой мысли, бесполезно тронул поводья, но конь шел по-прежнему ровно — его гораздо больше занимали волки. Под их ногами шуршали мшистый подлесок, травы и мелкие кустарнички. Оглядываясь, Кощей щурился, всматривался в сгустившуюся тьму между деревьями и отчасти надеялся встретить там чуткий взгляд Хозяина Леса. Старик нравился ему вдумчивым, внимательным нравом и заботой обо всех лесных тварях. Видно, населившую его Лихолесье нечисть он тоже относил к ним, а потому благоволил им… Но сегодня Хозяин не явился, точно Кощей чем-то обидел его или его детей; мельком он заметил пару моховиков, в любопытстве высунувших плоские мордашки из-за приземистых пней, глазея на проходящий мимо отряд.
Пограничье до сих пор было пожжено. Лес обрывался, начиналась полоса пожарища; Кощей издалека почуял крепкий запах пепла, точно горело вчера. Но Вольга предупредительно рыкнул и махнул хвостом, приглашая проехать чуть правее… Дружина знала обязанности и быстро разделялась, юркая в разные стороны, однако Вольга вел его прямиком к спуску к реке…
Лес и впрямь горел недавно. Кощей заметил свежие угли, а запах не чудился ему, не был напоминанием о десяток лет назад минувшей битве. Кто-то жег Лихолесье, и в нем неудержимо вскипела злость. Сначала они пришли охотиться в пределы его владений, а теперь явились спалить их! Конь споткнулся.
— Люди? — протянул Кощей зловеще. — Они перешли Смородину?
Река плескалась, как ему показалось, тревожно. Барашки, шедшие по глади, проскальзывали все чаще и чаще; когда же он подъехал ближе, в глубине что-то едва слышно зарокотало. У кромки воды стояло четверо юнцов, окруженных оскаленным отрядом волкодлаков. Один, самый трусоватый, завидев Кощея, дернулся и ступил назад, замочил штанины плеснувшей речной водой.
— И отчего ж они не горят? — недобро спросил Кощей, поглядывая на Вольгу.
Тот весь перетряхнулся, словно его грызли какие-то мелкие гадины, и встал во весь человечий рост. Кощей спешился, кивнул на коня молодому волкодлачонку, и тот преданно припал к бабкам его ног, чуть щеря зубы. Вольга тоже скалился — многообещающе-радостно, как и каждый раз, когда он подбивал Кощея на какую-нибудь опасную глупость. Кощей покачал головой. Когда побратим на заре ввалился к нему в палаты, он сразу понял: придется вставать и ехать с ним в лес. Упрямства Вольге было не занимать.
Скорым шагом Кощей приблизился к четверке пойманных, оглядел каждого, не найдя в широких простецких лицах ничего примечательного; у самого старшего уже пробивалась жалкая бороденка, а младший, стоявший на мелководье Смородины и бестолково хлопавший губами, но не произносящий ни звука, был почти что дитем. Наверняка — братишка, хвостом увязавшийся. Кощей оглядел каждого, принюхался, почуял солому, овчину и брагу, придающую храбрость, и презрительно хмыкнул.
— Нехристь! — выплюнул старший. Никто не отважился его поддержать.
— И то верно, — согласился Кощей, — но всего-то в нас разницы, что мы ползаем на коленях перед непохожими божками… Все мы — рабы их. — Он перекривился помимо воли, так неприятна и правдива была эта мысль. — Да я, в отличие от вас, могу хотя бы усмехнуться в лицо тому, кто держит меня за шею.
— Они не шли по Калиновому мосту, перебрались вплавь, вон там, где мельче всего, — доложил Вольга. — Мы не так сильно охраняем броды, потому что это глупо, касаться воды опасно, все это знают. Мои волки сторожили у мостов, потому не сразу учуяли. А они… Ночью пришли жечь лес. Горело неярко, но пограничный отряд успел заметить, немедленно их схватили… Ведь я говорил, что это покажется тебе любопытным!