— Время покажет, — неразборчиво отозвался незнакомец. Простер тонкую руку, указывая на стол в углу, на котором Марья увидела большой кубок с удивительной резьбой. — Пей отвар и во всем слушайся лекарей. И не доставляй нам неприятностей, — велел он, прежде чем закрыть дверь.
***
Марья открыла глаза, поморщилась. Гулко ныло в голове: словно она еще слышала отзвук удара по шлему. Нашла себя на постели. Попыталась подняться, но ощутила накатившую дурноту и откинулась, сердито глядя вверх. Сон напомнил ей страшное — беспомощность. Девчонку, попавшую в Лихолесье, спасавшуюся от разбойников бегом, как испуганный олешек от нее — несколько дней назад.
Сейчас она выхватила бы клинок одного из павших дружинников и напала бы с ним на лесной сброд, сражалась бы, словно волчица, а не жалко кусалась и царапалась. За себя прошлую было стыдно…
За окном стояла лунная ночь.
Чувства понемногу возвращались к ней, и Марья ощутила касание к своей перевязанной руке, с трудом повернула голову и увидела Кощея, сгорбившегося на краю постели. Он заснул или глубоко погрузился в свои мысли, не замечал, что Марья пробудилась. Рука лежала на ее запястье, и она поглядела на когтистые длинные пальцы, похожие на лапу какой-нибудь хищной птицы, и забеспокоилась.
— Ваня! — отчаянно позвала она, сжимая его пальцы. — Любовь моя, погляди на меня…
Он вздрогнул, очнувшись; все-таки спал — Марья облегченно вздохнула. Он встретился с ней взглядом, тускло улыбнулся — лишь тень его обычно мягкой улыбки, которую Кощей таил для Марьи.
— Я размышлял, что стало бы со мной, если бы я потерял тебя, — прошептал Кощей. — Я видел, как ты упала с коня. Думаю, у меня все еще есть сердце, ведь не может болеть то, чего нет, верно?
Он мягко скользнул пальцами по ее волосам. Кто-то расплел их — вряд ли старался Кощей, но Марье было приятно, что он играется с ее золотистыми локонами. Это позволяло ей отвлечься от боли, поселившейся в затылке.
— Да уж, жена у тебя красавица… — протянула Марья, касаясь лица и представляя, как уродливо смотрится темное синюшное пятно в серебряном свете.
— Ты покатилась по земле… Ничего. Любава принесла мазь, к утру излечится, — вспомнил Кощей и соскользнул с постели. Вернулся с какой-то деревянной миской и, легко обмакнув пальцы, прошелся по ее лицу с нежностью, которой Марья не ожидала от когтистой руки. — Шла русалка лесной дорожкой, оцарапала нежну ножку, а из ранки той да не кровь-руда, а из ранки той да чиста вода…
Марья невольно рассмеялась: колдовские присказки казались ей детскими считалочками.
— Камень-Алатырь, — повторила она вслед за Кощеем. — Это он у Китеж-града, из-за него наши беды. Он таит такую силу, что позволяет им пробраться через границу? То, что они черпают воду из самого истока?
— Да… А еще их кресты — из первого дерева. Дуб. Мы захватили несколько. Это сила, что выше нас… Что-то, что было с самого начала; Смородина слишком юна, чтобы оградить нас. Но Чернобог и Белобог — отражения, моя соколица, — напомнил он. — Из-под камня два ручья текут.
— Откатить бы его куда-нибудь в сторонку, — буркнула Марья, устало прикрывая глаза.
— Как под камень тот утекла вода, а за ней болезнь навсегда, — цокнул Кощей, наклоняясь к ней и прикладываясь холодными губами ко лбу. — Ныне и присно и от круга до круга! Тако бысть, тако еси, тако буди!
Она почувствовала, как Кощей лег рядом с ней, приобнимая за плечи. Открыла глаза, увидела его лицо близко-близко. Пахло травянистой мазью, испарявшейся на ее коже и приносящей холодок облегчения.
Марья скользнула пальцами, задирая его длинные рукава, ласково касаясь старых шрамов. Что-то исказило лицо Кощея — не настоящая мука, а ее отголосок, отзвук. То, от чего не нашлось бы мазей и заговоров.
— Это колдовство тебя изводит, — пожаловалась Марья, — и ты еще спрашиваешь, отчего я больше люблю меч и лук! Война источит тебя, все вычерпает. А тебе нельзя погибать! — воскликнула она. — Иначе в Лихолесье ворвутся, растопчут. Ах, а что же на границе? Что мой отец? — вспышкой припомнила она.
— Он испугался, недобитки ярославской дружины отступили к мосту, что они перешли, — обстоятельно рассказывал Кощей, увлекая ее касаниями к щекам, к шее, к запястьям — словно нарадоваться не мог, что она цела и невредима. — Я приказал не гнаться за ними: нужно было позаботиться о наших раненых. О тебе… Но мы проследили, чтобы они покинули Лихолесье.
С благодарностью она перехватила его руку, стиснула.
— Вольга помог тебя донести. А твоя Любава сказала, что ты проснешься к утру, но я знал, что ты упряма и своенравна. Выгнал всех слуг…
— Тебе нужно бы спать и видеть десятый сон, — попеняла Марья. Вспомнила, как Кощей встает по ночам, разбуженный кошмаром, шатается по кремлю, и застыдилась.
— Да нет, там бывают и славные сны.
По его оскалистой ухмылке Марья догадалась, что славный сон — о том, как он сжимает клыки на горле китежского княжича и упивается его кровью.
— Он глупый мальчишка. Почему он доставляет нам столько забот?
— У него есть сила, которую прятал его род… И он хочет прославиться, совершить какой-нибудь подвиг, — разумно объяснил Кощей. — Змии повывелись: последний Вольгову мать, княжну, украл, да и того зарубил какой-то добрый молодец. Остались упыри да черные колдуны; как ни глянь, я нынче самое главное чудовище.
— Неужто он надеется просто украсть чужую жену и взять ее себе?
— Мы не венчаны, люди таких союзов не признают. Иван этот восторжествует, что честную девицу вызволил из лап отвратительного чернокнижника. И до того будет милосерден, что возьмет эту девицу в жены.
— Нас могли повенчать по Чернобоговым обрядам, — нахмурясь, напомнила Марья, — но ты не захотел.
— Все он у меня отнял — тебя не заберет. Да и что людям обряды нечисти: все грязь, мерзость.
Он помолчал. Марья словно угадывала его мысли: Китеж поднялся за последние годы, нашел источник Белобогова колдовства, что делал их волхвов и священников сильнее всех прочих чародеев. Теперь же они нашли способ пробраться в Лихолесье. А с властью невольно приходила жадность — до всей Руси. Еще до того, как Марья попала в Лихолесье, она разгоралась.
— Нет, лучше смерть, чем за китежского княжича идти, — прошептала Марья. — Ваня… Да ты уж сам догадывался: я ему была обещана.
— Не дурак, знаю. Думаешь, Вольга не рассказал бы мне про повозку с приданым? Оно, должно быть, где-то в казне Лихолесья лежит: волкодлаки все злато-серебро собрали, чего добру пропадать, торгуем же с ордынцами как-то… Так вот Китеж ближе всего. Как же я обрадовался, что захватил невесту княжича! — Кощей рассмеялся легко, вспоминая о давно минувшем. — Ну, ты себе женишка не выбирала, это я попозже сообразил. И не спешил заявляться к нему за выкупом. Присмотреться хотел. Но Иван так и не пришел… Он тогда был совсем мальчишка, куда уж.
— Говорят, с детства отцы наши договорились… Мне мамки все твердили, что княжества вместе станут, всю нечисть победят, и крестились все, а я не понимала ничего, маленькая совсем была.
Марья вспомнила, как шептались эти суеверные бабы, с удивительной теплотой. Они-то по-своему думали, что муж ей нашелся герой героем, как из былин: еще с рождения княжичу Ивану, помнится, волхвы предрекли что-то великое…
— С детства, говоришь? Так он младше тебя, Ивану осьмнадцатый год, — неожиданно с жаром переспросил Кощей. — Это, выходит… лет пять… Когда же вас сговорили?
— Не знаю, — протянула Марья. — Говорили, сколько себя помню, что Иван, княжич китежский, меня в жены возьмет и увезет в дивный город, что на озере Светлояр милостью Белобога стоит…
Кощей рассмеялся. И смеялся долго, радостно, что Марье не хотелось его прерывать.
— Во мне страха нет, если помирать, так вместе, — выдавила Марья, щекой прислоняясь к его плечу, когда Кощей утих. — И все-таки это нечестно. Они могут пройти к нам, а мы пробраться в Китеж не способны… Там же тоже — граница. Неприступная.