— Не согласен.
— Почему? — растерялся Мальцев, не ожидавший такого поворота.
— А что я дома скажу?
— Ну, скажете, что поехали на симпозиум-конференцию…
— Все равно не могу. У меня работа, дети. Елка на носу. И вообще… — Трошкин поморщился, — не получится это у меня. Да и неэтично…
— Этично неэтично! — передразнил профессор. — У нас вот с ними цацкаются, перевоспитывают, на поруки берут, а надо как в Турции в старину поступали: посадят вора в чан с дерьмом так, что только голова торчит, — и возят по городу. А над ним янычар с мечом. И через каждые пять минут он ка-ак вж-жж-жик! Мечом над чаном, — Мальцев с удовольствием полоснул ладонью воздух, — так что, если вор не ныряет — голова с плеч. Вот он весь день в дерьмо и нырял!
— Так то Турция, там тепло… — неопределенно ответил Трошкин, глядя на сугробы за окном.
По желтой осенней степи, покрытой редкими тутовыми деревьями, шел поезд.
Трошкин сидел напротив Славина в глухом купе тюремного вагона. На нем был костюм Доцента — ворсистое пальто и каракулевая шапка пирожком, из-под которой торчал парик, в точности имитирующий доцентовскую челку.
Славин экзаменовал Трошкина, тот нехотя отвечал.
— Убегать? — спрашивал Славин.
— Канать, обрываться.
— Правильно… Говорить неправду?
— Фуфло толкать.
— Хорошо?
— Тики-так.
— Пивная?
— Тошниловка.
— Ограбление?
— Гоп-стоп.
— Нехороший человек?
— Редиска.
— Хороший человек?
Трошкин задумался, достал из кармана записную книжку.
— Сейчас… — он нашел в книжке нужное слово. — Фрей-фея, — прочитал он и удивился: — Да, точно: фрей-фея!
Автозак проехал по улочке небольшого среднеазиатского городка и остановился перед зданием тюрьмы. Массивные ворота раздвинулись…
Конвоир вел Трошкина по длинному и гулкому коридору и, наконец, остановился перед камерой № 13. Он отпер замок — общая камера была пустой — и слегка подтолкнул туда конвоируемого.
Оставшись один, Трошкин огляделся — два ряда железных коек, посередине дощатый стол, на столе здоровенный чайник, шахматы, домино… Но тут дверь снова открылась, и в камеру вошли Славин и майор — начальник тюрьмы.
— Познакомьтесь, Евгений Иванович, — сказал Славин, — это начальник тюрьмы.
— Бейсембаев, — представился майор.
— Очень приятно, Трошкин…
— Похож? — спросил Славин. Бейсембаев молча кивнул.
— Парик, — похвастал Славин.
— Можно? — спросил Бейсембаев.
— Можно, — без особой охоты разрешил Трошкин.
Майор взялся за челку и осторожно потянул.
— Да вы сильней дергайте, — сказал Славин. — Спец-клей! Голову мыть можно!
— Очень натурально, — опять похвалил майор.
— Похож? — опять спросил Славин.
— Похож… только он добрый, а тот злой… ну, как вам у нас нравится?
— Очень мило, — сказал Трошкин. — А где моя кровать?
— Нарыы! — поправил Бейсембаев. — Вы должны занять лучшее место.
— А какое здесь лучшее?
— Я же вам говорил! — вмешался Славин. — Возле окна! Вот здесь.
— Но тут чьи-то вещи.
— Сбросьте на пол. А хозяин придет, вот тут-то вы ему и скажете: «Канай отсюда», ну и так далее… Помните?
— Помню, — с тоской сказал Трошкин.
Во дворе ударили в рельсу.
— Ну, все! — заторопился Бейсембаев. — Сейчас они вернутся с работы. — Оглядев в последний раз Трошкина, Славин пригладил ему челку, и они с майором пошли из камеры. Возле двери они оглянулись:
— Не забудьте, — сказал Славин, — основной упор делайте на частичную потерю памяти…
— …Если начнут бить — немедленно стучите в дверь, — сказал майор.
— Тики-так, — вздохнул Трошкин.
Оставшись один, он снял чужие вещи с нар и аккуратно сложил на полу, потом сел на нары, закрыл глаза и стал шептать, как молитву:
— Ограбление — гоп-стоп. Сидеть в тюрьме — чалиться. Хороший человек — фрей-фея…
В коридоре послышался топот, голоса. Загремел засов…
Распахнулась дверь, и в камеру ввалились заключенные. И тут Косой и Хмырь застыли.
На нарах возле окна, скрестив руки и ноги, — неподвижный и величественный, как языческий бог, сидел Доцент! Рубашки на нем не было, и все — и руки, и грудь, и спина — было синим от наколок.