— И он пойдет? — Косой кивнул на Али-Бабу.
— И он…
— Так он же на этом скачке расколется, редиска, при первом шухере! — скандально закричал Косой.
Али-Баба насупился, но промолчал.
— Пойди-ка сюда, Федя, — Трошкин поманил Косого пальцем. — Вот тебе бумага, — он подвинул листок бумаги в линейку, лежащий на столе, чернила, ручку с пером, — пиши… — Трошкин встал из-за стола и, шагая из угла в угол, стал диктовать.
— Редиска… поставь тире… Нехороший человек. Раскалываться — предавать, сознаваться. Шухер — опасность. Скачок — ограбление… записал?
— Записал, — сказал Косой.
— А теперь, Федя, повтори Васе то, что ты ему сказал, на гражданском языке.
— Хе-хе, — заржал Косой и, заглядывая в листок, как в шпаргалку, медленно перевел: — Так этот нехороший человек… предаст нас при первой же опасности…
— Тики-так, — сказал Трошкин, — то есть… тьфу! Хорошо!..
Ночью на задворках детского сада трудилась «команда», освобождая помещение будущего спортзала.
Работали по двое: Хмырь в паре с Трошкиным, а Косой с Али-Бабой. Производительность была неодинаковая: гора батарей у первой пары была вдвое выше, чем у второй.
— Семьдесят первая, — Хмырь опустил под навесом очередную секцию.
— Сорок шестая… — так же шепотом отсчитал у себя Косой.
— Не сорок шестая, а тридцать вторая! — прошипел Хмырь, державший под контролем работу товарищей. — Филонишь, гад!
Они пошли от навеса к двери здания…
Вошли в будущий спортзал. Трошкин и Али-Баба стали вынимать из штабеля батарей очередную секцию.
— Александр Александрович, — громким шепотом позвал Косой, — а Гаврила Петрович по фене ругается!
— Отставить разговоры! — приказал Трошкин и вдруг заорал на весь город Новокасимовск: — А-а-а! Ой, нога, нога!
— Тише ты! — Хмырь в темноте зажал ему рот.
— Этот Василий Алибабаевич… — простонал Трошкин, — этот нехороший человек… на ногу мне батарею сбросил, гад!
У двери лежала последняя батарея, ее оттащили в сторону. Хмырь потянул дверь, она легко подалась. Все вошли в игротеку.
— Здесь! — простонал Трошкин, указывая на тумбочку.
Хмырь присел на корточки и потянул на себя ящичек.
Косой нервно чиркал спичкой.
Дрожащее пламя осветило пачку трехрублевок, рядом лежала брошюра «Алкоголизм и семья»…
— Ну, где же он? — нетерпеливо спрашивал профессор Мальцев Славина, бегая по кабинету новокасимовской милиции. — Может, они его убили?
— В восемь тридцать сбежал из гостиницы и пристроил свою команду на городском стадионе, в девять ноль-ноль приобрел в универмаге четыре тренировочных костюма, в девять двадцать к нему подошел наш сотрудник. А в данный момент с очень медленной скоростью они направляются к нам…
Отворилась дверь, и в кабинет, прихрамывая, вошел Трошкин. Он был небритый и усталый, под глазами лежали глубокие тени, синий тренировочный костюм был ему тесен.
Мальцев шагнул к нему, порывисто обнял:
— Евгений Иванович, родной, а я думал, вас нет в живых…
На городском стадионе юные новокасимовцы готовились к физкультурному параду. А на пустынной трибуне на лавочке сидели Али-Баба и два разбойника в трусах и майках, уткнувшись носами в газеты на туркменском языке.
— Спать охота, — зевал Косой, — может, я покемарю пока, а, Гаврила Петрович?
— Нет, — отрезал Хмырь, — и так тут торчим у всех на виду, как три тополя на Плющихе. А ты еще разляжешься как собака…
— Тьфу! — вдруг сплюнул Али-Баба и зацокал языком.
— Чего плюешься, Вася? — спросил Косой.
— Шакал паршивый — у детей деньги отнял, детский сад ограбил!
— Ой-ёй-ёй! — передразнил его Косой: — Какой культурный нашелся! А когда ты у себя там на колонке бензин ослиной мочой разбавлял, не был паршивым?
— То бензин, а то дети… — Али-Баба встал, отбросил газету и пошел вниз по ступенькам.
— Ты куда? — строго спросил Хмырь.
— В тюрьму.
— Стой! — Хмырь вскочил и схватил Али-Бабу за рубаху.
— А чего ты его держишь? — вмешался Косой. — Пусть идет! Год у него был, три за побег, пять — за детсад. Иди, иди, Вася!
Али-Баба горестно поцокал языком и сел на место.
— Вот, — лейтенант протянул Трошкину ведомость, — распишитесь: деньги на четверых, суточные и квартирные. Одежда, — он показал на стул, где лежали пальто, сапоги, ушанки. Сверху лежала профессорская дубленка.
— Это вам, — Мальцев похлопал по ней ладошкой.
Трошкин посмотрел, но ничего не сказал.
— А почему четыре? — обеспокоенно спросил он. — Что же мне, и этого Василия Алибабаевича с собой водить?