Возле своей двери на лестничной площадке Трошкин извлек из кармана драные варежки, надел на руки, потом достал ключ, отомкнул замок и проник в собственную квартиру. Косой и Хмырь остались на лестничной площадке «на шухере».
Трошкин прошел в свою комнату; сел к письменному столу, открыл ящик и вынул деньги. Посмотрел, подумал, бросил обратно в ящик пять рублей и сунул деньги в карман. Пора было вставать и возвращаться в свою доцентскую жизнь. Трошкин медлил, сидел, устало свесив руки, смотрел перед собой.
Над письменным столом висели детские фотографии — штук сорок или пятьдесят. С них глядели на Трошкина смеющиеся детские лица — отчаянно хохочущие и лукаво улыбающиеся, за каждой улыбкой вставал характер. Трошкин коллекционировал детский смех.
Во дворе на лавочке, нахохлившись, как воробей, сидел Али-Баба, Перед ним краснощекая дворничиха расчищала дорожку от сброшенного с крыши снега.
— Ай-яй-яй, — горестно зацокал Али-Баба и покрутил головой. — Тьфу! — он в сердцах сплюнул на снег, как бы подытоживая свое внутреннее состояние.
Дворничиха разогнулась и посмотрела на удрученного человека.
— Чего вздыхаешь? — посочувствовала она.
— Шакал я паршивый, — отозвался Али-Баба, — все ворую, ворую…
— Что ж ты воруешь? — удивилась дворничиха.
— А! — Али-Баба махнул рукой. — На шухере здесь сижу.
Из подъезда тем временем вышли Трошкин, Косой и Хмырь, тихонько свистнули Али-Бабе.
— О! Украли уже! — отметил Али-Баба. — Ну, я пошел, — попрощался он с дворничихой.
Дворничиха некоторое время озадаченно смотрела вслед удаляющейся четверке, потом крикнула:
— Стой! — и, сунув в рот свисток на веревочке, засвистела на весь свет.
Четверо грабителей с завидной скоростью неслись посреди улицы. За ними почти по пятам бежала дворничиха.
— Держи воров! — кричала она.
Жулики свернули за угол, и Трошкин остановился как вкопанный.
Навстречу ему шла Елена Николаевна и следом за ней, как утята за мамой-уткой, старшая группа детского сада № 83.
Косой, Хмырь и Али-Баба обогнули колонну и помчались дальше.
— Евгений Иваныч! — ахнула Елена Николаевна.
— Здравствуйте, Евгений Иваныч! — восторженно закричали дети.
Трошкин понял, что надо сворачивать, но на него уже набегала дворничиха. Выхода не было: и заведующий детским садом Евгений Иванович Трошкин разбежался и сиганул через высокий забор.
Поздний вечер. В матово поблескивающей поверхности льда, отражаясь, то вспыхивали, то гасли огни елки. По пустынному катку, оставляя позади белую Искристую полоску, легко скользила молодая фигуристка. Она плавно взмахивала руками, потом, изогнувшись, плыла то на одной ноге, то на другой, а сверху сквозь треснувшее стекло старого дома на нее смотрел Хмырь.
Он стоял, облокотившись о подоконник, и курил, а остальные члены шайки лежали поперек широкой тахты, подставив под ноги табуретки. Спали в пальто и шапках, укрывшись половиком, тем, что днем красовался на полу.
Трошкину не спалось. Он сел, огляделся. На стену и потолок время от времени ложились причудливые тени от мигающей за окном елки. Трошкин встал, подошел к окну. Потом посмотрел на Хмыря и проследил за его взглядом.
Девушка продолжала плавно кружить по льду.
— Как белый лебедь из балета, — сказал Хмырь.
— А ты смотрел? — спросил Трошкин.
— Угу… мы с женой в пятьдесят четвертом отпуск взяли и в Москву махнули. Она все на балет меня таскала…
— А где она теперь, жена-то?
— Нету.
— Умерла?
Хмырь покачал головой:
— Я умер… Маскироваться надо, Доцент.
— Что? — не понял Трошкин.
— Засекла нас дворничиха. Теперь так на улицу не покажешься — заметут. А нам завтра вечером к гардеробщику в театр идти.
— Так сходим, — сказал Трошкин.
— Нет. Без маскировки я не пойду.
— Ладно… — вздохнул Трошкин.
Стоял морозный солнечный день. Гремела музыка на ярмарке в Лужниках. У шатра с вывеской «Обувь» стоял Али-Баба, держа в руках только что купленный новенький керогаз. Он требовал у девушки-продавщицы:
— Туфли для женщинов хочу. Размер сорок три и сорок пять…
Стройные девичьи ножки в модных туфлях звонко цокали каблучками по асфальту. За девушкой по пустынному вечернему переулку шли три женщины — толстая в цветастом платке, низенькая старушка, по-монашески обвязанная поверх фетровой шляпки темной косынкой, и девица в лохматой синтетической шапке и дубленке, из-под которой виднелись кривые жилистые ноги в чулочках сеточкой и лакированных туфлях на шпильках.