— Все от способностей зависит, — поддержал Косой, — вот мой один знакомый… тоже ученый: у него три класса образования, а он десятку за полчаса так нарисует — не отличишь от настоящей!
Хмырь под столом пнул Косого ногой.
На лестничной площадке стояли двое: гардеробщик и высокий человек в серой кепке. Смотрели в окно.
Отсюда был виден фонтан и сидящий на лавочке Трошкин.
— Ну? — спросил гардеробщик. — Он?
— Черт его знает… проверю.
Человек в кепке пошел вниз по лестнице. Вышел из подъезда, пересек улицу… Подошел к Трошкину.
— Простите, спичек не найдется? — спросил человек в кепке.
— Не курю, — вежливо ответил Трошкин.
Человек отошел. Трошкин посмотрел на часы, встал, нетерпеливо прошелся вокруг фонтана, снова сел.
— Нет, не он, — сказал человек в кепке, поднявшись к гардеробщику.
Гардеробщик достал из кармана театральный бинокль, навел на Трошкина.
— Легавый, — сказал он.
Человек в кепке кивнул.
— Проверка показала, — докладывал Славин полковнику Верченко, — что по адресам, показанным сообщниками Белого, шлема нет. Остается последняя версия: Прохоров, гардеробщик Большого театра. Однако проверить эту версию не удалось: на назначенное свидание Прохоров не явился.
— С утра он уволился с работы и домой не возвращался. Видимо, что-то заподозрил… Ну что ж, далеко не уйдет. Будем искать… — сказал Верченко.
— А нам что делать? — спросил Трошкин.
— А вам… — Верченко вышел из-за стола, подошел к сидящему на диване Трошкину и крепко, по-мужски пожал ему руку. — Тысяча извинений и огромное спасибо! Снимайте парик, смывайте наколки и идите домой встречать Новый год.
— А мои… — растерянно начал Трошкин.
— Ваших подопечных мы сегодня же вернем на место.
— Ничего не понимаю, — удивленно сказал Трошкин, — а если Прохоров найдется, ведь мы еще можем понадобиться…
— Евгений Иванович, не хотел я вам говорить, да, видно, придется. Сегодня из подмосковной колонии бежал Белый, Доцент…
— Не может быть! — ахнул Славин.
— Невероятно, но факт. Так что вам, Евгений Иванович, опасно оставаться в таком виде.
— А может, завтра? — попросил Трошкин. — Все-таки праздник. Новый год. Они ведь тоже по-своему старались.
— И мы ведь за городом… маловероятно, чтобы Белый тоже решил спрятаться на даче у профессора Мальцева.
— Ну что ж… — улыбнулся Верченко, — только смотрите — с дачи ни шагу!..
Он взял со стола конверт, протянул Трошкину:
— Мы переслали жене Шереметьева ваше письмо. Вот ее ответ. Адресовано ему…
Людмила за роялем играла Шопена.
Хмырь, Косой и Али-Баба мужественно слушали.
— Люсь, а Люсь… — попросил наконец Косой, — дай ему сыграть — у него лучше выходит.
— Да брось ты! — отмахнулся Хмырь.
— Желание гостя — закон для хозяйки! — закончив играть, Людмила подошла к Хмырю, взяла его за плечи, и тот пошел покорно, растерянный и разомлевший под ее руками. Сел за рояль и заиграл свое единственное: «собачий вальс».
Тогда Косой вышел на середину комнаты и, сунув руки в карманы, с каменным лицом виртуозно задвигал ногами.
Он отбивал чечетку с таким удовольствием и вдохновением, что это удовольствие невольно сообщалось зрителям: Людмила улыбалась и хлопала в ладоши, и даже хмурый Али-Баба проявил признаки оживления.
Когда Трошкин сошел с электрички, то увидел в конце платформы странную компанию.
…На скамеечке стояла женщина и шубке и дирижировала хором из трех человек. Вместе с ней они весело пели:
Подошла электричка, идущая к Москве, и Людмила спрыгнула с лавочки.
— Окончательно и бесповоротно, — сказала она, входя в вагон, — первого вы обедаете у нас! Обещаете?
— Обещаем! — хором ответили «археологи». Поезд тронулся, и несколько мгновений они еще видели ее улыбающееся лицо в освещенном квадратике окна.
— Жалко, — сказал Али-Баба, — такая хорошая женщина, а муж — барыга, спекулянт, сволочь…
— Ялта, — задумчиво пропел Хмырь. Они молча стояли на платформе, словно осиротели.
— Чего это вы разорались? Кто вам разрешил выходить? — услышали они за спиной строгий голос своего предводителя.
— Явился, — не оборачиваясь, с ненавистью процедил сквозь зубы Косой, — нехороший человек.